Кристофер Прист - «Если», 1995 № 08

— Марид! Ясмин!

Далее последовала какая-то фраза по-гречески: Джо-Мама забыла, что никто из нас не понимал этого языка. По-гречески я знаю еще меньше слов, чем по-английски, а их я выучил, ошиваясь в заведении Джо-Мамы. Могу, скажем, заказать узо и рецину, сказать «калимера» (привет) и обозвать кого-нибудь «малакой» (что-то вроде мудака).

Я старательно сжал Джо-Маму в объятиях. Она такая обильная, что наверняка мы вдвоем с Ясмин не смогли бы обхватить хозяйку бара. Мы сразу же стали слушателями истории, которую она рассказывала какому-то посетителю. «…И вот наш Фуад стремглав бежит ко мне и хнычет: «Эта черная сука меня обчистила!» Мы с тобой прекрасно знаем, что ничто так не возбуждает Фуада, как возможность быть обворованным чернокожей девкой». Джо-Мама вопросительно посмотрела в мою сторону, я согласно кивнул. Фуад был невероятно худым парнем, который питал слабость к черным шлюхам. Никто не любил Фуада, но его использовали на о подхвате, а парень так хотел понравиться, что бегал по чужим делам всю ночь напролет, пока не натыкался на девицу, которую избирал объектом своей любви на текущую неделю. «Ну вот, я спрашиваю, как он умудрился опять позволить себя обчистить. Я была уверена, что теперь парень узнал все приемы на собственном горьком опыте. Господи, даже Фуад не может быть таким идиотом, как… как Фуад.

Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать… Так вот, он отвечает: «Она работает официанткой в «Старом Чикаго Большого Ала». Я расплатился за выпивку, а когда девка принесла сдачу, она протерла поднос мокрой губкой и держала его высоко, так, что мне все было видно. Чтобы взять деньги, пришлось подвинуть их к краю подноса, нижняя банкнота прилипла к мокрой поверхности». Тогда я схватила идиота за уши и стала трясти его. «Фуад, Фуад, — говорю я ему, — ведь это самый заезженный трюк! Ты, наверное, видел такое миллион раз, а может, и больше! По-моему, то же самое в прошлом году с тобой проделала Зейнаб».

Несчастный скелетина кивает, а его адамове яблоко так и ходит вверх-вниз, вверх-вниз; только послушайте, что он ответил, только послушайте: «Да-а-а, но ведь все прошлые разы тибрили бумажки в один киам. Никто еще не проделывал такое с десяткой!» Как будто это меняет дели!» Джо-Мама начала смеяться: так вулкан, перед тем как взорваться в полную силу, издает глухой рокот. Когда раздались первые раскаты убийственного смеха, весь бар задрожал, зазвенели бутылки и стаканы, и, сидя у стойки, мы ощутили вибрацию, как при землетрясении. Смех Джо-Мамы обладает большей разрушительной силой, чем стул в руках обычного смертного.

— Так что ты хочешь, Марид? Узо и рецина твоей даме? Или просто пиво?

Решайте быстрей, я не могу ждать всю ночь: у меня собралась целая толпа греков, только что прибывших со Скорпиоса. Их корабль перевозит ящики, полные взрывчатки, для революции в Голландии, парни проделали долгий трудный путь, и все, как один, трясутся, словно золотая рыбка на съезде котов. Морячки опустошили запасы спиртного в моем заведении! Говори наконец, что будешь пить, черт тебя дери! Вытягивать из тебя ответ все равно, что добиваться чаевых у китаезы!

На мгновение поток слов иссяк, и я воспользовался этим, чтобы сделать заказ. Мы получили выпивку, — я джин и бингару, Ясмин стакан «Джека Дэниелса» с кока-колой. Потом Джо-Мама принялась рассказывать новую историю, и я, как коршун, следил за ней, потому что иногда, заслушавшись ее, люди забывают, что им причитается сдача. Я никогда не забываю.

— Дай мне сдачу мелкими, Мама, — сказал я, тактично прервав ее, на тот случай, если хозяйка заведения слишком увлеклась и такой пустяк вылетел у нее из головы.

Джо-Мама выразительно посмотрела на меня и протянула деньги, а я отвалил ей целый киам. Могучая дама засунула чаевые в бюстгальтер. Там хватило бы места для всех денег, которые я когда-либо видел в жизни. Выслушав три-четыре колоритных рассказа, мы опустошили свои стаканы, расцеловали Джо-Маму на прощанье и продолжили странствие вверх по Улице. Сделали привал в заведении Френчи, потом в паре других мест и, когда добрались домой, чувствовали, что набрались вполне удовлетворительно.

Не произнесли ни слова, даже не подумали, что нужно включить свет или зайти в ванную; не помню, когда успели сбросить одежду…

Лежали на матрасе, тесно прижавшись друг к другу. Я провел ногтями вдоль бедер Ясмин: ее это возбуждает. Ясмин легонько царапала мне спину и грудь: это возбуждает меня. Я осторожно, слегка щекоча, самыми кончиками пальцев гладил бархатистую кожу от подмышек до запястья, коснулся ладоней и длинных красивых пальцев. Затем проделал обратный путь; мои руки спустились ниже, добрались до ее потрясающих маленьких упругих ягодиц. Дотянулись до нежных складок между бедер. Ясмин негромко застонала; ее пальцы, словно обретя самостоятельное существование, сжимали матрас, потом стали ласкать груди. Я дотянулся до запястий и, прижав ее руки к матрасу, распял ее. Ясмин, как будто пробудившись от сладкого сна, изумленно раскрыла глаза. Я тихонько хмыкнул и нарочито грубо отбросил ее правую ногу в сторону, потом, надавив коленом, заставил отодвинуть левую, так что бедра широко распахнулись. Стон; легкая дрожь пробежала по телу.

Ясмин попыталась протянуть руку, чтобы дотронуться до меня, но я не отпускал запястья. Так она беспомощно лежала, распластанная подо мной, словно пленница, покорная воле повелителя… Меня охватило пьянящее, почти жестокое в своей первобытной силе ощущение полной власти над этим прекрасным телом; однако эта власть выражалась так нежно, с такой любовью и чуткостью! Звучит нелепо казалось бы, одно противоречит другому. Если вы никогда не испытывали подобного, я не смогу ничего объяснить. Ясмин безмолвно отдавала мне себя всю без остатка; в то же время я владел ею, потому что она хотела этого. Ясмин нравилось, чтобы время от времени я изображал необузданного жеребца; небольшая доля насилия, которую я себе позволял, еще больше возбуждала мою подругу… Я вошел в нее, и наши голоса слились в едином стоне наслаждения. Мы начали медленно двигаться; она так крепко охватила ногами мои бедра, словно хотела слиться со мной, а я старался проникнуть как можно глубже, чтобы слиться с ней… Мы не торопились, упиваясь каждым прикосновением, каждым нюансом, каждым возбуждающим уколом насилия. Это длилось долго, целую вечность. Потом мы не разжимали объятий, чувствуя, как бешено колотится сердце, с трудом переводя дыхание. Мы не разжимали объятий, пока мускулы не расслабились, но и тогда продолжали ощущать себя единым целым, опьяненные новой уверенностью в том, что полностью доверяем, нужны и, главное, любим друг друга. Наверное, в один прекрасный момент мы все-таки перестали изображать зверя о двух головах и заснули. Но, когда я пробудился утром, наши ноги все еще были сплетены, а голова Ясмин покоилась на моем плече.