Дональд Уэстлейк - Дурак умер, да здравствует дурак !

- Алло! Алло! Алло!

- Алло, - сказал я.

- А, вы здесь. Где вы?

- Пока не могу сказать, - ответил я.

- Фред, нам настоятельно необходимо встретиться...

Тут он ошибался. Настоятельная необходимость заключалась в другом: я должен был как-то овладеть положением. Подпустив в голос стальных ноток, я сказал:

- Повторяю последний раз: прекратите называть меня Фредом.

- Можете звать меня Маркусом, - ответил он.

- Я не хочу звать вас Маркусом, - заявил я ему. Вероятно, это были самые грубые слова, с которыми я когда-либо обращался к человеческому существу. - Я хочу называть вас мистером Добрьяком. А вы зовите меня мистером Фитчем.

- Но... но ведь так не годится. Все называют друг друга просто по имени.

- Все, кроме нас с вами, - уточнил я.

- Ну... - с сомнением протянул он. - Хозяин - барин.

От этих слов я аж просиял, но постарался не дать улыбке прокрасться в мой голос.

- Да, еще одно, - сказал я. - Мне нужно немного денег.

- Э... разумеется, Фр... фррр... Разумеется, они же ваши.

- Вы можете получить какую-то сумму без моего письменного распоряжения?

- Э.. ну...

- Я вас ни в чем не обвиняю, - сказал я. - Просто хочу знать, есть ли способ перевести немного денег так, чтобы я ничего не подписывал и никуда не являлся?

- Лучше бы вам, конечно, прийти сюда, - ответил он. - Или, если угодно, мы могли бы встретиться где-ни...

- Есть ли такой способ? - внятно повторил я.

И после новой порции вселенского безмолвия услышал:

- Да, есть.

- Хорошо. Я хочу, чтобы вы взяли четыре тысячи долларов и положили их на мой счет в "Чейз Хэновер", отделение на углу Двадцать пятой улицы и Седьмой авеню. Секундочку, я продиктую вам номер счета.

Я отправился на поиски чековой книжки и в конце концов обнаружил ее в кармане пиджака, где она лежала уже пятые сутки. Вернувшись к телефону, я снова услышал:

- Алло! Алло! Алло!

- Да перестаньте вы, - сказал я.

- Я думал, вы положили трубку, Фр... ффу... Как вы себя чувствуете?

- Превосходно. Итак, номер моего счета - семь, шесть, ноль, пять, девять, два, шесть, два, два, девять, три, восемь. Записали?

Добрьяк прочитал номер вслух.

- Хорошо, - сказал я. - Переведите деньги завтра утром. Причем наличными, чтобы я мог сразу начать снимать.

- Непременно, - пообещал он. - Что-нибудь еще?

- Да. Квартира моего дядьки. Ее уже сдали, или я могу попасть туда?

- Квартира принадлежит вам, - ответил Добрьяк. - Она - часть недвижимости. Это кооператив, и ваш дядька был владельцем.

- Передайте ключи швейцару, - велел я и добавил:

- Нынче же вечером.

У меня не было намерения отправляться туда сегодня, просто я начал постигать науку лукавства.

- Сделаем, - пообещал Добрьяк.

- И не вздумайте отираться поблизости, когда я буду там.

- Я ваш поверенный, Фр... фуф...

- Что?

- Ваш поверенный. Есть вещи первостепенной важности...

- Ключи - швейцару, - распорядился я. - Вот вещь первостепенной важности.

- Сделаю, сделаю, - заверил меня Добрьяк. - А теперь давайте поговорим.

- Потом, - ответил я и положил трубку, поскольку знал, как опасно позволять людям вовлекать меня в разговоры.

Вечерело, и я подумал, что разумнее всего было бы затемнить окна. Так, на всякий случай. Следующие двадцать минут я провел, пытаясь соорудить какие-нибудь светомаскировочные шторы из одеял, полотенец, простынок и занавески душевой кабинки. Когда все было готово, квартира сделалась похожей на подземелье. Вероятно, тут прекрасно смотрелся бы будапештский струнный квартет. Но зато я с полным основанием полагал, что ни один уличный соглядатай не увидит света в моих окнах, а это было главное.

Пока я трудился, несколько раз звонил телефон. Однажды звонивший сдался лишь после восемнадцатого гудка. Я впервые в жизни притворялся, будто меня нет дома, и оказалось, что не снимать трубку - чертовски трудное дело, все равно что бросать курить. Разум продолжал изменять мне, настырно твердя, что не снимать трубку - противоестественно (как и не курить), а сидеть в другой комнате было трудно чисто физически. За вечер телефон звонил еще несколько раз, но я так и не привык не снимать трубку, и это было мучительно.

Тем не менее, покончив с устройством светомаскировки, я принялся перебирать неимоверно громадную груду писем, полностью покрывшую столик в прихожей. Начал я с того, что разделил груду на три стопы: счета, личные письма и "разное". Впервые на моей памяти стопка счетов оказалась самой тонкой. Я тотчас определил ее в соответствующую ячейку письменного стола и принялся изучать послания личного свойства.

Во всех без исключения письмах говорилось о деньгах, хотя мало кто из их авторов употреблял это слово. Семь писем было от родственников: четверых двоюродных братьев и сестер, двух тетушек и супруги племянника (никто из них никогда прежде мне не писал). Послания отличались пространностью и изобиловали всевозможными новостями, изложенными в попрошайническом стиле: кузену Джеймсу Фишеру предоставилась прекрасная возможность приобрести бензоколонку "Шелл" на новом шоссе, а тетушке Арабелле предстояла довольно серьезная операция на крестце. Двоюродной сестрице Вильгельмине Споффорд страшно хотелось поступить в университет Чикаго. И так далее.

Я прочел все письма и почувствовал, что соскальзываю с завоеванной высоты вниз по склону. Несмотря на все доводы всех разумов мира, мне хотелось верить, что эти люди любят меня, стремятся наладить связь со мной.

А коль скоро я хотел проникнуться такой верой, то едва не проникся. Во всяком случае, был опасно близок к этому.

Дабы укрепить свой слабый от природы дух, я прочел последнюю саморекламную листовку своих родственников и громко сказал:

- Ба! Ну и вранье.

После чего взял все семь писем и пустил их на растопку камина, а сам уселся возле него, чтобы погреться и просмотреть третью стопку - "разное".

Вероятно, это был первый случай в истории, когда слово "разное" столь точно и емко выражало суть соответствующего понятия. В этой стопе было зазывальное письмо от фирмы, торгующей брюками; она сулила мне скидку, если я пришлю свой размер и сообщу, какого цвета должны быть штаны. Тут же лежало послание из Калифорнии, от какой-то шайки монахов, которые предупреждали меня о своем намерении в течение ста лет ежедневно служить обедни в мою честь и предлагали оценить их благочестивое рвение, воспользовавшись вложенным в письмо конвертом с обратным адресом и маркой. С вышеупомянутым посланием соседствовало письмо от сиротского приюта Келп-Чатл, что в Огасте, Джорджия. Означенное учреждение было на грани разорения и просило помощи. Из той же стопы я выкопал плохо отпечатанную записку от какого-то парня из Балтимора; он сообщал, что сочиняет музыку, и спрашивал, не желаю ли я с ним объединиться, если, конечно, наделен даром поэта-песенника. Тут же отыскалось послание от общественной организации Граждане против преступности (почетный председатель сенатор Эрл Данбар). Не у них ли мой дядя Мэтт подрабатывал "советником"? В письме говорилось, что, если я хочу помочь извести всех вымогателей и гангстеров, достаточно отправить в ГПП чек, который очень пригодится для обеспечения дальнейшей самоотверженной работы этой организации. А еще тут было письмо от страхового агента, который утверждал, что, если я сообщу ему свой возраст, он тотчас подскажет, сколько денег я смогу сберечь на взносах по страхованию жизни, и предлагал воспользоваться приложенным конвертом. Было тут с полдюжины разных, хотя по сути одинаковых, просьб о денежной помощи. И уведомление, что я выиграл бесплатный абонемент на занятия бальными танцами. И еще - корзину флоридских апельсинов. Какой-то законник сообщал мне, что его клиентка, мисс Линда Лу Макбеггл, намерена подать на меня в суд за уклонение от исполнения отцовских обязанностей, если я тотчас не начну их исполнять и не возмещу добром причиненное ей зло. Тут же было надушенное письмо от мисс Кристел Сен-Сир, предлагавшей массаж на дому. И предупреждение об огромной опасности, грозящей мне, если я не пожертвую все свои деньги Мировому вселенскому собору торжествующих святых, ибо легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем толстосуму - попасть на небеса. Как бы в подтверждение дурных пророчеств в самом низу стопки я обнаружил открытку из библиотеки, напоминавшую мне о необходимости срочно вернуть книгу.