Михаил Лезинский - Колючая Арктика

"ЛИ" вырулил на белое полотно Колымы — зимний аэродром! — оторвался от льда и взял курс на Андрюшкино. Лёту — два часа!

Самолёт набрал высоту и дымы Черского исчезли.

Максим Кучаев припал к иллюминатору — нравилась ему тундра с высоты птичьего полёта! Зрелище необъятного пространства волновало его всегда, хотя в эти минуты из круглого оконца «ЛИ», летящего над облаками, ничего нельзя было рассмотреть… А самолёт взбирался всё выше и выше…

Показалось солнце. На земле его давно не видели — с наступлением полярной ночи оно давно исчезло с горизонта! — а отсюда, с высоты, видно: багровый шар, подсвечивая далёкие синие горы-облака и спрятавшись за них, словно принайтован к земле и никак не может отрваться.

Светило, несмотря на свой солнечный блеск, выглядит угрюмым, рассерженным, холодным… И тундра, — когда солнце исчезло, а самолёт выбился из-за облаков! — выглядела не настоящей. Картинкой, которую изобразил художник. На этой картинке просматривалось белесое пространство с блюдечками озёр, вмёрзших в землю, ровненькое до невидимого горизонта пространство, извилистая лента промёрзшей Колымы со множеством ответлений…Ни деревца, ни кустике не было на той картине… А где те кочки и неровности, за которые цеплялся Максим Кучаев, когда его нарты взлетали вверх и сам он оказывался на жестком колючем снегу!?.

Впереди что-то зачернело и чернота стала расширяться на глазах, охватывая огромное пространство.

— К Андрюшкино подлетаем? — спросил Кучаев, повернувшись к Курилову.

Кучаеву показалось, что внизу — домики. Что он различает оленей в упряжках и собак, приткнувшихся у входа в тордохи!

Сайвасов отрицательео покачал головою:

— Олежки! Дикие олежки!

"ЛИ" спустился так низко, что даже Кучаев увидел что «чернота» в движении — волнистая линия изгибалась, стараясь убежать подальше от гула самолёта и от тени распластанной на земле и спинам оленей.

Курилов прищурился и в этот миг стал похожим на большинство своих попутчиков. Поначалу Максиму Кучаеву вообще казалось, что многочисленные лица малых народностей похожи друг на друга — сплошная однотипная морда!

Позднее признаются два писателя друг другу, что несмотря на свойственные им наблюдательность, так ошибались!..

Отставая от самолёта и уходя в сторону, колебалась чёрная волнистая линия — подальше, подальше от шума винтов! Подальше, подальше от человека, производящего этот шум!

— Красотища! — не удержался Кучаев и тут же спохватился.

Что-то сказал не так! Увидел, как сжались губы директора совхоза:

— После такой красотищи, тундра лишается ягеля. Дикие олени — беспощадные истребители ресурсов земли. Их надо время от времени отстреливать как класс! — жестко заключил Сайвасов.

Фарли Моуэт прислушался, попросил перевести. Поняв, о чём речь, покивал головою — знак согласия. Добавил:

— Дикие олени — соперники домашних. Я бы заметил, хитрые, коварные и умные соперники. Стоит зазеваться пастухам — уведут дикари в дали неоглядные всю женскую половину стада! — и Фарли подмигнул своей молоденькой жене Клер.

— Однако бывает и наоборот, мужики-олени под женскими чарами остаются в стаде! — усмехнулся Курилов. — Очень даже часто так бывает.

— Бывает, — подтвердил Сайвасов и, как отрубил, — но редко. Но, самое главное, это — ягель. После этой этой красотищи, — уязвил он всё-таки Максима Кучаева, — тундровые пастбища восстанавливаются только через полтора-два десятилетия. Это вам не солнечный Крым!

Фарли Моуэт, внимательно слушавший Сайвасова и замучивший своего переводчика, вздохнул.

— Те же проблемы. Но они — разрешимые. А у моих эскимосов много, ох много неразрешимых проблем на сегодняшний день.

Семён Курилов заметил:

— Однако, все проблемы в человеческих руках.

Фарли Моуэт внимательно посмотрел на него, но поддерживать разговор не стал. Да и «ЛИ» заходил на посадку на аэродром Колымское…

Максим Кучаев приглядывался к Фарли Моуэту. Несмотря на свои многолетние творческие общения, ему впервые пришлось столкнуться с известным писателем из капстраны. И надо сказать, несмотря на мощную агитацию достоинстств и собственной "гордости россов", — Максим Кучаев как и Семён Курилов! — считали себя писателем советским:

У советских — собственная гордость,

На буржуев смотрим свысока!

Надо сказать откровенно: этот человек, чем-то по портретам напоминающий модного в те времена Хемингуэя, ему сразу понравился. Понравились глаза — синие, детские с лукавинкой и со смешинкой. Понравилась и эта красная, — не рыжая, а именно красная! — борода., наверное, она седая под хной!?

Разговаривая, Фарли помогает себе руками, бровями, глазами, бородой. Нетерпеливо отстукивает ногою, поглядывая на переводчика, когда тот, — как кажется Фарли Моуэту — слишком медленно переводит. Реакция на юмор — моментальная, сдобренная пулемётным хохотом…Большой ребёнок да и только!

"Ребёнок" умел пить и не пьянеть. Ещё в редакции «Колымки», когда непьющий редактор даже крякнул, — он терпеть не мог пьющих и поощрял только тех корреспондентов, кто поддерживал рубрику "Пьянству — бой!" — когда Фарли, как бы между прочим, опрокинул себе в горло пару тонких стаканов, наполненных доверху коньяком, и не было даже заметно, что он прикладывался к бутылке, Перевеслов не выдержал, наклонился к Кучаеву:

— Видел?

— Видел. Могучий человек! После такой дозы меня бы выносили со святыми упокой!

— А, может, он того, — заметил редактор, — может он шпион!? Может его специально в ихнем КеГеБе специальными таблетками нашпиговали? Чтоб не пьянел!?.

— Ну что вы, Иван Иваныч…

Своими мыслями поделиться редактор и с Семёном Куриловым, но тот ответит резко — сам был под хмельком:

— Я эту недоваренную утку жевать не стану!..

Временами Фарли словно уходит в себя, задумывается. А его руки, огромные руки грузчика или портового рабочего, опускаются вдоль тела и замирают. Лишь кончики пальцев нервно шевелятся.

Рядом с Фарли — его молодая жена Клер. Или — Клэр! Клер — художница. Иллюстратор книг своего мужа. Молродая женщина откровенно скучает и даже за маской приличия не может скрыть этого. Чувствуется, вот-вот она заплачет, глядя на бесконечную тундру с темными пятнами немногочисленных тордохов и однообразных оленьих морд.

Фарли это нервирует. Он то и дело оглядывается на неё и Клер ловит его взгляд, улыбается, подёргивает плечиками, дескать, ни о чём не волнуйся, Фарли! Я люблю тебя, родной и любимый мой и ради тебя вытерплю и не такое!..

Но проходит время и улыбка у Клер вновь исчезает — облака закрывают солнце.