Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации

Прямой проход, достаточно широкий и начисто лишенный каких-либо стенок или переборок вел к собственно рубке управления. Вот тут уже начиналось что-то нам родственное. Потолок и стены исчезали за обилием проводов и датчиков. В центре стояли два соприкасающихся подлокотниками кресла. Перед нами, на уровне горизонта, тянулся дугой широкий пояс комбинированного экрана. Перед креслами виднелись многоугольные, словно взятые напрокат из футуристических фильмов двадцатого века, пульты управления с крохотными клавишами. Нечто родственное? Да не особенно. Правда, все пространство кабины оплетали узлы кабелей и проводов. Но между ними и креслами можно было без труда провести дрессированного слона.

Мы заглянули в приемник, куда сбрасывались записанные ленты, выходящие из регистрирующих систем бортового компьютера. Он был плотно забит, примерно на половину высоты. В боковой нише мы нашли толстую пачку использованных листов. Работы на пару дней. Если, разумеется, многолетнее отсутствие энергии вкупе с тем, что такое состояние породило, не сведет на нет все наши попытки восстановить информацию, полученную до остановки. Так или иначе, но ни о каких попытках не могло быть и речи до приведения в действие хотя бы нескольких энергоблоков «Гелиоса».

– Возвращаемся, – кинул я.

Снагг бросил на меня короткий взгляд. И в тот же момент я понял, что мы ведем себя иначе, чем обычно. Не только он. Я тоже. Размышляя о чем-либо, я подбирал приходящие мне на память аналогии, невольно прикидывал, не следует ли посмотреть на происходящее с какой-нибудь другой точки зрения, поискать возможности, до которых не додумался сразу. Не то, чтобы это были колебания. Сомнения эти, если их можно так назвать, занимали не дольше доли секунды. Но мысли быстры. Особенно, наши мысли.

Мой динамик неожиданно ожил и загудел. Я пожал плечами и направился в сторону выхода. Вся эта ерунда – всего лишь последствия пребывания в чужом силовом поле, нарушающем балансировку биотоков. Впрочем, вблизи корабля может находиться гораздо большее число этих самых шариков. Но недостаточно близко, чтобы воздействовать как тот, чуть ли не прилепившийся к корпусу «Гелиоса», но и не настолько далеко, чтобы не задевать нас нагруженной зоной активности.

Мы проработали шесть часов без перерыва. Автоматы перетрясли покинутые корабль, устанавливая все контакты, переключатели, распределители в нулевое положение. Простое это действие потребовало нового перепрограммирования механизмов. Мы поручили его нейромату. На космическом корабле – нетрудно подсчитать – несколько тысяч выключателей, от ночников у постелей до автоматов наводки и пульта управления. Энергия израсходовалась в результате деятельности множества устройств. Среди них могли оказаться и такие, приведение в действие которых вызвало бы, к примеру, стрельбу по «Урану» изрядными дозами антиматерии. Невозможно определить программу, заложенную в автоматику корабля, когда в ее цепях не осталось ни следа энергии.

Заодно автоматы проверили целостность и экранировку цепей, удостоверились в верности контуров и соединений, устранив заодно две-три мелкие неисправности, какие всегда отыщутся, после любого мало-мальски длительного рейса. Теперь можно было подумать и о переправке некоторого количества топлива из энергозапасов «Урана» в емкости покинутого корабля. Перед этим мы соединили люки обоих кораблей вакуум-коридором, точно таким же, что применяются на стартовых полях первой попавшейся космической станции. Помпы работали на полную мощность, атмосферное давление на обеих ракетах понемногу выравнивалось. Мы ожидали, пока указатель содержания кислорода окажется в зеленом секторе круга, а пока проверили программу всех автоматов наводки, поле обстрела всех наших боевых единиц, после чего отправились спать.

Я проснулся до назначенного времени. Снагг и Рива храпели за милую душу, нежась в пенолитовых объятиях своих кресел. Я услышал негромкое верещание лакея. Но сон хорошо освежил меня. Закрыл глаза и лежал неподвижно, вслушиваясь в тишину пространства, раскинувшегося в одиночестве времен и изменений за бортами корабля. Усталости я не чувствовал. Зато появилось неясное ощущение, что моя жизнь, или, скорее, та часть сознания, которая не принимает непосредственного участия ни в каких действиях, обогатилась чем-то крайне важным, что не было предусмотрено программами обучения инфорпола и уж наверняка не понравилось бы их авторам. Что же, собственно, произошло? Пока что, ничего особенного. Жители системы, в пространство которой вторглись земные корабли, располагали аппаратурой, парализующей психическую координацию человека. В поле, возбуждаемом этой аппаратурой, я, парень из Корпуса, начинал испытывать эмоции, которые неведомы даже самому незащищенному из людишек. Страх, растерянность, тоска... Слова из английских мелодрам девятнадцатого века.

Мне пришло на ум, что Снагг и Рива не могли поверить в то, что я им рассказал.

Лежа с закрытыми глазами, в кабине, тьму в которой нарушали только лишь не яркие огоньки индикаторов, я неожиданно обнаружил, что испытанные вчера эмоции вовсе не были неприятны. Скорее даже сам факт, что нечто этакое вообще случилось. Не то, чтобы страх тот или же то вялое самодовольство доставляли мне удовольствие. Но я не мог избавиться от впечатлений, что, пока я находился в зоне действия полей, нарушающих координацию нервных центров, я добрался до более глубинных, до тех пор неоткрытых уровней собственной личности. Впервые в жизни я задал себе вопрос, не кроется ли под всей этой машинерией, тщательнейше запрограммированной в централи Корпуса и тысячекратно проверенной в самых немыслимых ситуациях, не кроется ли под ней нечто большее, до сих пор мной не обнаруженное, к чему я смог лишь прикоснуться слегка, собственными руками перенастроив память персональной аппаратуры.

Я мог позволить себе задавать такие вопросы. Ответы на них ни в коей мере не могли повлиять на результаты доверенной нам миссии. Если даже почва, на которой был возведен механизм парня из Корпуса, была, по сути дела, землей неведомой, то сама конструкция, так или иначе, работала без неожиданностей. Даже, если то, что мне пришлось испытать вчера, когда я добирался до мертвого «Гелиоса» было всего лишь тенью того, что нас ожидает после посадки. Мы выполним все, что от нас требовалось.

Я бесшумно сел, широко раскрыл глаза. Что мы окажемся в состоянии сделать, лишенные координации и связи даже в пределе собственных организмов? Немного... или совсем ничего? Может, все-таки будет не настолько плохо. Может быть, именно это окажется самым суровым, наиболее безапелляционным тестом, какого до сих пор не удалось выдумать нашим спецам по обучению?