Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

— Да, буду рад! И не наказывай того парня, патруля со спутника! Он оказал мне хорошую услугу.

Фермер засмеялся, махнул рукой. Экран погас.

Президент немного посидел, раздумывая, тяжело встал, пошел к выходу.

…Двумя этажами ниже, в подвале Дворца, личный оператор Исполнителя выключил видеомагнитофон, деловито щелкнул кнопкой перемотки, стал ждать, когда перемотается пленка. Бункер был крохотный, оператору очень хотелось курить, но по инструкции это было строго запрещено.

Пленку оператор положил во внутренний карман кожаного пиджака, насвистывая, открыл тяжелую металлическую дверь, пошел по коридору к лифту. По дороге выключил рубильник света. Шел в темноте, привычно замедляя шаг на поворотах коридора, почти не придерживаясь за стены. Темнота была абсолютной.

— Главное, угадать частоту, — тяжело дыша, выговорил агент. Он уже с полчаса возился с электронным замком капсулы. Из портативного телевизора мастерил электронную «отмычку» для нехитрого замка. Даже дальновидный Надзор не мог предугадать все. Например, что у кого-то из транспортируемых «зеков», преступников, окажется радиоприемник, передатчик или, на худой конец, вот такой телевизор на миниатюрных батарейках. Агент очень неплохо разбирался в радиоэлектронике.

Замок, наконец, щелкнул, и дверь резко отвалилась. Капсула лежала на боку, замком вверх и на весу. Открылась сама под собственной тяжестью.

Они выползли наружу. Серые сумерки окутали их. Ночное небо нависало тяжело и низко, сквозь редкие прогалины в облаках, быстро гонимых верховным ветром, были видны колючие, яркие звезды. Неподалеку блестела какая-то река, впереди, справа и сзади угадывался редкий, корявый и чахлый кустарник. Слева — невысокая громада то ли скалы, то ли обрывистого холма. И под ногами были камни, усеянные неувядающим мхом-лишайником.

— Слушай! — изумилась она неожиданно. — А я не знаю, как тебя зовут!

Он оглянулся, с нежностью всмотрелся в ее едва освещенное лицо, протянув руку, поправил завернувшуюся полу куртки на ней.

— Стас.

— Почти Спас! — засмеялась она. — Был такой Святой, не знаешь? А может и не Святой… Не знаю. Его полностью звали — Спас Нерукотворный! Почему это, а? Не знаешь! Ничего ты не знаешь! Я есть хочу.

— Что-нибудь придумаем, — тихо сказал он. — Должно же здесь что-нибудь водиться.

— Я читала, раньше везде водились птицы, они пели. Ты не слышал, как поют птицы? Дуралей ты! А я слышала, когда была в Центре, нас возили туда… — Она резко замолчала, прикусив язык, некоторое время исподлобья смотрела на него. Он сделал вид, что не заметил, не понял, но она упрямо продолжила: — Когда нас возили туда для обслуживания Иерархов Дворца! Да, это было. А теперь нет. Ведь так?

— Так. — Он повернул голову на мощной шее. И лицо у него было грубым, суровым, лицо военного человека, продубленное службой, с минимальной мимикой. — Так, Мария. Было, а теперь нет.

— Мы слушали там у одного из этих… Слушали пение птиц! Это необъяснимо, Стас! Там были такие чудные звуки! Господи, ты бы только слышал, сначала мы смеялись, как сумасшедшие, а потом стали плакать!

Он подошел к ней, взял за плечи, стал вглядываться в глаза. Из глубины зрачков на него смотрели два ЕГО, он даже опешил — темно, серый сумрак, а ВИДНО! Он придвинулся ближе, так что губы его почти касались ее губ. И опять внутри у него все задрожало, когда ее дыхание коснулось его…

— У тебя глаза светятся, Мария! — шепнул он нежно, замирая от любви. Он понял, ЧТО ЭТО. Понял, никогда не испытывая прежде подобного чувства. Читал, слышал, догадывался, но чтобы вот так?! Скоропостижно и ОКОНЧАТЕЛЬНО — так не было. Он вдруг ощутил, что это навсегда, до самой той минуты, когда приходит край существования твоего «Я». До того неизбежного мига, который приходит, но которого все равно не ждешь.

— Я люблю тебя.

Мария не удивилась. Она потянулась к нему всем сущим своим, истосковавшимся по нежности, прощению и истине. И ПЕРЕЛИЛА в этого сурового, так неожиданно появившегося в ее жизни и смерти человека тепло сердца своего. Обновленного и омытого видением новой жизни сердца… Все тепло, переполнявшее ее тело, неведомое, но реальное и радостное, она ПЕРЕЛИЛА В ТОГО, КТО ТЯНУЛСЯ К НЕЙ СВОИМ СУЩИМ…

И его глаза наполнились не слезами благодарности и счастья, а СВЕТОМ ГЛАЗ ЕЕ. Он так и ощущал, как этот свет струится из ее зрачков, как крепнет и натягивается подобно струне невиданного инструмента нить, связывающая их воедино.

— И светом глаз твоих… — шепнул он, тревожно касаясь губами ее губ, целуя их легко и радостно.

…И ЛЕТЕЛИ ПО ПРИЗРАЧНОМУ НЕБУ НЕВИДИМЫЕ, НЕ УБИТЫЕ, А ЖИВЫЕ ПТИЦЫ! НИКТО НЕ ЗНАЛ, КАК ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ, НИКТО НЕ МОГ ЗНАТЬ, ПОТОМУ ЧТО НИКТО И НЕ ВИДЕЛ ИХ… РЕЗАЛИ МОЩНЫЕ КРЫЛЬЯ ТУГУЮ ПЛОТЬ СИРЕНЕВОГО ВОЗДУХА, РОЗОВЕЛИ ПЕРЬЯ ПОД ЛАСКОВЫМИ ЛУЧАМИ УТРЕННЕГО СОЛНЦА. А ДАЛЕКО-ДАЛЕКО ОКРЕСТ РАЗНОСИЛСЯ ТРЕВОЖНЫЙ И ТРЕПЕТНЫЙ ПТИЧИЙ ГОМОН… А КОГДА ОТКРЫЛАСЬ ВПЕРЕДИ ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ ГЛАДЬ НЕБОЛЬШОГО ЛЕСНОГО ОЗЕРА, ПОВЕРНУЛ ПТИЧИЙ ВОЖАК ГОРДУЮ ГОЛОВУ И ПРОТРУБИЛ ПРИКАЗ НА ПОСАДКУ. РАСПАЛСЯ МОНОЛИТ СТАИ, ВЗМАХИВАЮЩЕЙ ТЫСЯЧАМИ КРЫЛ, КАК ДВУМЯ КРЫЛАМИ… ЗАПОЛОСКАЛИСЬ В ВОЗДУХЕ, ЗАБИЛИСЬ ВРАЗНОБОЙ ПТИЧЬИ КРЫЛЬЯ — МИГ! — И ЛЕСНОЕ ОЗЕРО ВСКИПЕЛО ПЕНОЙ, БЕЛОЙ ПЕНОЙ ТЫСЯЧ КРЫЛ.

— И светом глаз твоих… — шепнул он тревожно и добавил нежно слова, до этого мига неведомые ему, родившиеся в тайниках души — ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ, МАРИЯ!

Глава седьмая. Парад знаков Зодиака

Иу курил трубку, сортировал табак. Трубка с изгрызенным концом и прогоревшей крышкой на чашке торчала у него изо рта. Иу не имел привычки сжимать чубук зубами, как делали некоторые глупые хаи, он складывал язык трубочкой, засовывал конец трубки далеко в горло, вытянув губы, плотно охватывал ими чубук. Вдыхал дым вместе с воздухом — так было пьяняще. Обеими руками он лазил в коробку с табаком, в темноте на ощупь выбирал длинные волокна, складывал их в мешочек из полиэтилена. Мелкий табак ссыпал в другую коробку.

СВАЛКА давала все. СВАЛКА — это жизнь. Даже хайду, водившиеся на СВАЛКЕ, сильно отличались от тех, что бродили по СУМРАЧНЫМ РАВНИНАМ.

Народ хау не суеверный народ. Не то что эти кривоногие цыги, что живут на СУМРАЧНЫХ РАВНИНАХ. Цыги — глупцы, поставят похожую на человечка деревяшку на чурбан и молятся ей, и кланяются, и поют свои бессмысленные, тягучие песни… Или армы! И откуда они только приходят?! Говорят, их видели даже у БОЛЬШОЙ СТЕНЫ ХОЛОДА! Что за народ, вечно они что-то меняют, выпрашивают, предлагают и клянчат. Могут и своровать, если разинешь рот и заглядишься в их темно-коричневые, блестящие глаза… У армов народ хау менял на хорошие железки порошок «нарку». По щепотке всего и доставалось, и только взрослым хаям. Щепотку делили на пять-шесть «тусов». Хай, принявший «тус», уже не хай! Он бессмысленно смеется, поет и пляшет, всех любит и скулит на Луну.