Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

Владимир Баграмов

Страна убитых птиц

«Мессия придет, только когда уже будет не нужен; он придет на следующий день после своего пришествия».

Глава первая. Зов из ниоткуда

В прозекторской было холодно.

Кафель, цинковые стоки, металлические шкафы, мраморные столы — все это излучало холод. Синеватый, немигающий свет «дневных» ламп тоже был холодным.

Он зябко передернул плечами, сильно выдохнул, скосив глаза на легкое облачко пара от дыхания. Ловко забросил от порога тяжелую связку ключей в проржавевший бикс с отломанной крышкой. Грохот упавших ключей гулко отозвался в белом кафельном квадрате.

Припадая на ногу, прошел к боковому хозяйственному шкафу, достал с полки чайник с вчерашней заваркой, долго пил, оглядывая вокруг привычные предметы.

Трупов было три: старуха, ее спустили из онкологического час назад, если судить по документам на подоконнике. Спустили, да так и оставили на носилках с подвязанной бинтом челюстью, связанными руками и ногами. Молодой мужик, умерший от инфаркта прошлой ночью. И эта… рыжая. Длинные, холеные ногти, крашенные в перламутровый лак, резко блестели в неоновом свете ламп.

Он видел ее вчера утром, когда брел больничным двором к своему «домику из кафеля», брел, матерясь сквозь зубы, возненавидев весь свет.

Рыжая сидела на скамейке, кокетливо закинув нога на ногу, так что застиранный больничный халат почти не прикрывал бедер. Холеные руки с перламутровыми ногтями лежали крестом на коленях. Лица он не разглядел, мешали вольно падающие волосы.

В то утро он едва добрел до больничных ворот, долго отдыхал, стоя на левой здоровой ноге, отставив правую, прислонившись спиной к будке вахтера. После трехдневного тоскливого дождя неожиданно распогодилось. Но резкая смена от дождя к вёдро тут же дала себя знать — разболелась нога.

С мертвыми ему было спокойно. Они не провожали любопытными взглядами, не надоедали сочувственными вздохами, не задавали вопросов. Мать умерла три года назад, а по сути это был единственный человек, с которым он мог говорить без той ослепляющей ярости и раздражения, что все чаще и чаще охватывали его. Примитивная работа в «домике из кафеля» давала возможность отстранения от раздражающей действительности.

Руки рыжей… Они бросились ему в глаза сразу. Длинные ноги и вызывающе открытые бедра он разглядел потом, позже, когда почти миновал скамейку с сидящей рыжей. Поравнявшись со скамейкой, он замычал от злобы, представив, как посмотрит эта длинноногая стерва ему вслед, сочувственно прищурится на его уродливую походку.

Сделав несколько шагов, он резко обернулся — рыжая не подняла головы, сидела так же, волосы скрывали ее лицо. Тогда он опять посмотрел на руки, на яркие перламутровые ногти.

Все утро вчера он вспоминал эти руки, они так и стояли у него перед глазами — холеные, белые, с тонкими просвечивающими венами, с длинными ногтями.

Вечером он напился. Сосредоточенно, яростно и, как всегда, в одиночестве. В два приема прикончил бутылку водки, вяло заел ее банкой «иваси» и черствым хлебом. Бездумно просидел всю вечернюю телепрограмму, прикуривая папиросу от папиросы без остановки. На ночь разбавил водку красненьким, стаканом «плодово-выгодной», оставив на утро, на опохмелку. Спал тяжело, мучался кошмарами, раза три сползал с кровати попить мутноватой, хлорированной воды из крана.

Работать не хотелось. Он вышел в боковушку, маленькую пристройку к «домику из кафеля», присел на скрипучий топчан с ватным одеялом и плоской подушкой. Здесь он иногда ночевал.

Полностью он именовался — Викентий Александрович Смагин, 33 года, инвалид II группы, холост, беспартийный. Для всех, кто его знал, он был просто Кеша. Для родственников умерших — «браток», «эй, слыш, паря?!», «миленький», «голубчик». Иногда — «черт колченогий», если чем-то не мог угодить ослепшим от горя людям.

«Смертные чаевые» Викентий брал, лелея мечту скопить денег на поездку в Америку, где таким, как он, могли помочь с лечением.

Впрочем, в американскую медицину он не очень-то верил, просто премудрый главврач горбольницы Шнейдер частенько, как говорил Кеша, «вешал ему лапшу на уши», восторженно рассказывая о заокеанских чудесах. Шнейдер давно и страстно мечтал уехать, но за свою долгую и путаную жизнь успел настрогать пять человек детей, и всех от разных жен. Эти жены и не выпускали хирурга от бога и классного диагноста в райские кущи благословенной Америки.

В соседнюю, «парадную» дверь «домика из кафеля» кто-то сильно застучал. Кеша привстал, отодвинул слегка застиранную белую занавеску, — здоровенная девица с заспанной рожей, в джинсах-варенках и майке «Адидас» молотила ногой в дверь, заглядывая в щели. Кеша внимательно оглядел ее, свирепея на яркую майку.

Тяжело встал, поправил полу халата, пошел к выходу.

Открыв, молча замер в дверном проеме, презрительно прищурившись на яркую девицу. Та немного отступила, удивленно разглядывая всклокоченную Кешину голову и трехдневную щетину.

— Чего молотишь? — хмуро спросил Кеша, злорадствуя на замешательство, проступившее на лице нахальной девицы.

— А мне… Васьков тут? Там сказали, — девица махнула рукой в сторону больничного корпуса, с опаской приглядываясь к воспаленным, лихорадочно блестевшим Кешиным глазам. — Это морг?

— Если морг, то надо ногой стучать?

— Извините… Дядька у меня тут. Прошлой ночью от инфаркта он умер. Так я спросить…

Кеша сразу вспомнил, как санитары, притащившие мужика-инфарктника, матерились, что за всю неделю к нему никто так и не пришел, рассвирепел еще больше.

Длинно сплюнув, прищурился, медленно оглядел всю девицу с головы до ног и обратно, кашлянул.

— Дядька? Что же это к дядьке-то за неделю и не пришла ни разу, а?

Девица вспыхнула лицом, изумленно вытаращила глаза. Модная спортивная сумка спадала у нее с плеча, и девица поддергивала ее то и дело, резко и неловко.

— А ваше-то какое дело? Мне спросить…

— А ну, дергай отсюда, шалава! — тихо, но внятно произнес Кеша. — Я те постучу! Это организация скорбная, здесь с горем приходят. Вырядилась, а ну вали отсюда! Ногой она стучит… Я те постучу!

— Дурак! — растерянно бормотнула девица и тут же пошла прочь, оглядываясь и качая головой. У поворота аллеи приостановилась и покрутила пальцем у виска. Кеша молча показал кулак. Злорадно ухмыльнувшись, пошел внутрь, надо было готовиться к работе.

Проклятая нога болела нестерпимо. Чертыхаясь, нашарил в кармане халата «Пенталгин», кинул в рот сразу две таблетки, разжевал, не ощущая вкуса, проглотил. Сплюнул крошку. «Пенталгин» ему нравился — во-первых, хорошо снимает боль, во-вторых, горечь приходит потом, когда лекарство уже проскочило. За тридцать три года какой только гадости ему не приходилось жрать! Уму непостижимо.