Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

НЕБОЛЬШОЕ ФИОЛЕТОВОЕ ОБЛАКО КЛУБИЛОСЬ ПЕРЕД НИМ, И ЭТО ОБЛАКО СТОНАЛО! ОН ЯСНО СЛЫШАЛ ЭТОТ СТОН, В ЕГО МОЗГУ ПУЛЬСИРОВАЛО И БИЛОСЬ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ БЛИЗКОЕ, СРОДНИ ФИОЛЕТОВОМУ СГУСТКУ, НО ЕГО, КЕШИНО, БЫЛО ПРОЧНО ПРИВЯЗАНО К ТЕПЛОМУ, ЧТО НАХОДИЛОСЬ ВНУТРИ ЕГО. А ФИОЛЕТОВОЕ ОБЛАКО-СГУСТОК БЫЛО ОДИНОКО…

Яростная, неистовая жалость охватила все его существо. Он мысленно взмыл над кафелем прозекторской, растворившись в воздухе холодном и плотном, окружил стонущее облако всем теплом своим. Как гончар, стал лепить из облака нечто маленькое и теплое, оживающее под его вселенской жалостью, податливое и родное.

— Рыжая-а-а..! — шептали его обескровленные губы. — Рыжая!

И после этого слова ему не стоило никакого усилия представить мраморно-белое, алебастровое тело. Он словно навис над ним, вибрируя теплотой, излучая живительные волны. И, не открывая глаз, улыбнулся, когда мысленно увидел фиолетовое облачко, нырнувшее в неподвижное тело рыжей.

Он бродил по просветам вен и артерий, где плотно и густо чернела застывшая кровь, он выжимал из тканей нужное количество жидкости, чтобы разжижить густую массу, нагреть ее чем-то, исходящим из торжествующей плоти его. Он мягко и кропотливо освобождал от застойной жидкости отекшие легкие, проводя тонкую, звенящую, но крепкую нить от своего естества до сокровенного центра неподвижного тела.

Он вслушивался в стонущие искорки-огоньки, блуждающие в недрах не тронутых тлением, еще не умерших клеток застывшего мозга.

А когда почувствовал, как распадается окоченелая глыба Мертвого на тощие островки вялых энергетических полей, тогда нашел он сжавшийся комок сердца рыжей и ударился о него всей массой воли и жалости, переполнявших его вскипающий мозг.

Вскрикнув, упал навзничь, ударился затылком о кафельный пол.

Вошедшие патологоанатом, дежурный врач и медсестра с ужасом смотрели на лежащего неподвижно в луже крови Викентия Смагина.

Оно было жутко, это лицо, задранное к потолку, небритое и залитое кровью. Плотно стиснутые губы, мертвенно-бледные щеки… И только вздрагивающие ноздри указывали, что этот человек жив.

Видавший виды патологоанатом шарил в кармане забытый дома нитроглицерин, дежурный врач жевал огонек прикуренной сигареты и не чувствовал боли в обожженных губах, сестра вытягивалась на цыпочках, бледнея до синевы.

Викентий Смагин неожиданно улыбнулся, не открывая глаз! Сведенные в нечеловеческом напряжении скулы мелко задрожали, набухли вены шеи и задергались веки. Он улыбнулся потому, что…

С КАФЕЛЬНОГО ПОЛА ПРОЗЕКТОРСКОЙ ВСТАВАЛА ГОЛАЯ РЫЖАЯ…

Глава вторая. Суета

Тощая и рыжая Екатерина Бурова как раз запихивала в рот очередную карамельку, когда Шнейдер и Матвеев быстро прошли в приемную.

Шнейдер робко покосился на нее, а Матвеев презрительно хмыкнул. У Матвеева были причины подозревать секретаршу Первого в махинациях по использованию и распределению выделяемого Обкому дефицита. Слишком много нитей сходилось в костлявые руки этой молодой, наглой и тощей бабенки. Наверное, она была по-своему хороша — большой яркий рот, удлиненный разрез карих глаз, прямой нос… Этакий «французистый тип» деловой женщины, склонной к излишку макияжа и тонким изысканным духам. Знал Матвеев и то, что Первый испытывает слабость к подобного типа женщинам, знал и о существовании маленькой дачки за городом, куда вела слабо наезженная лесная дорога… И что раз-два в неделю странным образом маршруты машины Первого и секретаршиной малолитражки пересекаются именно в точке местонахождения этой дачки, одноэтажного домика, огороженного невысоким забором.

Секретарша равнодушно оглядела вошедших, кивнула и повела глазами в сторону двери. Красивая коробка карамели лежала открытой перед ней на столе.

— Опаздываете, Матвеев. — Голос у нее был низкий, грудной, с характерной для курильщиков хрипотцой. — На десять минут!

Матвеев нахально улыбнулся, подошел к столу, вынул из коробки карамельку и, не обращая внимания на высоко взлетевшие брови секретарши, кинул конфету в рот, с хрустом сжевал.

— Балуешь себя, Катюша, балуешь.

— Так один раз живем, Левушка! — Бурова жеманно двинула плечиками. — Вы вот все шпиончиков ловите, гласность-демократию на корню душите, а я радости жизни коллекционирую! Цветочки люблю. А от вас разве дождешься? Все с госбезопасностью носитесь. Вы, случаем, мой домашний телефончик на прослушивание не поставили?

Последняя фраза была произнесена скороговоркой, с самым невинным выражением лица. Но Матвеев побагровел, с ненавистью посмотрел на секретаршу, повернулся на каблуках. Стоящий у дверей с растерянным и озадаченным видом Шнейдер вздрогнул, достал носовой платок, стал стирать разом вспотевший лоб. Самое примечательное в главвраче городской больницы Исааке Шнейдере были нос и нижняя, отвислая и красная губа. Этой губой и зашлепал он, как видно приготовившись что-то сказать Матвееву, но тот остановил его жестом.

Шнейдер крепче прижал к боку пухлую папку с бумагами. Матвеев кивнул и открыл дверь кабинета.

Первый секретарь Обкома объединенных партий стоял у своего огромного, темного дерева стола, скрестив на груди руки.

Резкие морщины у рта, мясистый нос, квадратный подбородок и маленькие, пронзительно-синие глазки. На пальцах левой руки, лежавшей на локте правой, не хватало трех последних фаланг — указательного, среднего и безымянного пальцев. Покалечился в молодости, когда в составе роты «спецназа» был брошен на наведение порядка в одном из глухих уголков горной Армении. Но это было давно, и Первый не любил вспоминать те яростные годы всеобщего недоумения, беспорядка и дезорганизации, что вошли в учебники истории рокочущим словом «перестройка».

Первый живо обернулся, коротко кивнул, переводя взгляд с Матвеева на Шнейдера и обратно. Улыбнулся, указал рукой на стулья.

— Опаздываете, Лев Римович. Ладно, будем считать, что извинились.

Матвеев что-то пробурчал себе под нос, покосился на Шнейдера. Главврач совсем потерялся, с изумлением озирался по сторонам, таращил глаза. Как видно, он впервые находился в кабинете столь важной персоны.

Матвеев сел, сразу выудил из кармана пачку с сигаретами, вопросительно посмотрел на Первого, тот кивнул, прошел к своему креслу. Шнейдер для чего-то потрогал стул, прежде чем сесть. Примостился осторожно, на самый краешек, сложив на коленях руки, папку все еще держал под мышкой, смотрел напряженно, почти не мигая.

Матвеев нервничал. По сути, он ничего не знал об этом деле. Вся информация уложилась в трехминутный разговор с этим… Матвеев покосился на главврача горбольницы. Проклятый вислогубый! Тарахтел по телефону, как помешанный, поди и слюнями трубку на том конце забрызгал! Кто у него там умер, кто воскрес?! Нес околесицу. А буквально через секунду этот вызов к Первому. И тон! Матвеев первый раз слышал, как умеет командно разговаривать Первый.