Блад: глубина неба - Анастасия Орлова
— А если откажусь?
— Что ж… — Коронель сделал вид, что задумался, — пожалуй, это твоя единственная возможность выйти из этой комнаты живым. Подумай ещё раз.
***
— Ты сбежал оттуда?
Невольно вздрагиваю: успел забыть, что рядом сидит, почти не дыша, старик в сутане.
— Нет. Я остался.
— Почему?
Священник потрясён. Уж не подумал ли, что я согласился стать одним из тех мальчиков?
— Потому что! Коронель предложил мне сделку: репетитора и оплату учёбы в медакадемии за то, что я стану для него воровать лекарства из больницы, в которую должен был устроиться на работу. Я согласился. Решил, что до осени — рукой подать, а там я буду жить в общежитии и не увижу того, что здесь происходит, этих мальчиков… Всё забуду. А стащить успокоительные пилюли — невысокая плата за обучение и сокрытие убийства.
— Забыл?
Ответ он знает. Но в голосе старика я не слышу осуждения: слово своё держит. Его желание разделить мою боль, взять на себя хотя бы её часть почти зримо. Но толку-то!
Я умолкаю. Всё. Больше мне ему сказать нечего. Закрываю глаза, и перед ними встают молчаливые, покорные Коронелевские мальчики. Рыдающий Дженни, которого рвёт в туалете. И его затравленный, полный ненависти и отвращения взгляд, когда я, пытаясь утешить, кладу ладонь ему на спину.
— Не прикасайся ко мне, сукин ты сын! — свистит он. — Сунь свои щупальца себе… — его прерывает очередной приступ рвоты.
Холли Блю — правая рука Коронеля. Он очень старается. Холли делает всё и даже больше. Холли мечтает найти богатого покровителя и навсегда уехать с ним из гостиницы. Холли смотрит на остальных свысока, посмеивается над ними и строит свою «карьеру». Холли уверен, что уж у него-то всё получится!
Я найду Холли спустя несколько лет, избитого до смерти, среди мусорных ящиков неблагополучного квартала обособившейся Траолии. Выброшенного господином, чьи желания он исполнял с неистовым рвением, стремясь к сладкой, беззаботной жизни под его покровительством. Он умрёт у меня на руках, и я не успею ему помочь.
Не успею помочь и Дженнингсу: он наглотается тех самых пилюль, которые я буду приносить Коронелю.
Имена остальных я не помню. В газетах писали, что эта гостиница сгорела дотла в первые годы войны. В пожаре никто не выжил.
Incognimortum
Винтерсблад наклонился, чтобы достать из-под койки судно. На его шею, прямо над белым воротником санитарской формы, шлёпнулась тёплая, не очень густая масса и медленно поползла за шиворот.
— Ой-ой! — с издёвкой в голосе «расстроился» сидевший на кровати псих — маленький мужичок с редкой седой щетиной.
— Ч-ч-чёрт! — прошипел Блад, едва не бросив полное судно.
Он поставил его обратно на пол и, стараясь как можно меньше шевелиться, чтобы мерзкая масса не растекалась дальше, выудил из кармана салфетку: за несколько недель работы в психбольнице он приучился всегда иметь их с собой. Вытер шею: к счастью, это оказалась лишь пережёванная хлебная кашица, а не то, что он подумал. Щетинистый мужичок мелко захихикал, глядя на Шентэла с высоты своей кровати. Блад бросил на него грозный взгляд, выпрямляясь с судном в руках. С этими психами не поймёшь, насколько они на самом деле не в себе. Мужичок надулся, сложил губы трубочкой и сделал «пф-ф-ф-ф», распылив в негодующее лицо Блада слюни и остатки крошек.
У двери захохотали двое наблюдавших за ним медбратьев: Такер и Бэйли.
— Давай-давай, санитар, тщательнее санитарь! — шутливо прикрикнул первый. — Болтают, что в медакадемии ты лучший на потоке, но что-то по тебе и не скажешь!
Блад медленно выдохнул, побеждая охватившее его желание надеть полное нечистот судно кому-нибудь из них на голову, и потянулся за следующей салфеткой.
— Там ещё в четвёртой Тощий Тони опять обгадился! Надо его вымыть и сменить бельё, — добавил Бэйли, — а мы пока покурим.
— Катитесь, чтоб вам задохнуться! — под нос себе пробормотал Шентэл.
— Он пожелал вам задохнуться! — тут же заголосил в спины удаляющимся медбратьям щетинистый псих, тыча пальцем в санитара.
— Чёрт с ним! — отозвался Такер. — Вот сестра Джосси вернётся, там уже не до выкрутасов ему будет, — мигом к ногтю прижмёт!
Сестра Джойселлин была в отделении старшей. Блад ещё не был с ней знаком, так как она взяла отпуск, чтобы проведать кого-то из престарелых родственников, живущих на другом конце страны. Поговаривали, что захворал её дядюшка, но будто бы Джойселлин больше беспокоилась о завещании, чем о здоровье старика. Тем не менее, персонал её уважал и чуть побаивался, а пациенты (те, которые были в состоянии хоть что-то соображать) любили: и дня не проходило, чтобы кто-то из них вдруг не разрыдался: «Где сестра Джосси? Не буду лекарства без сестры Джосси!»
Шентэлу старшая сестра представлялась почтенной мадам, строгой с подчинёнными и ласковой с больными. Должно быть, она высокая и пышнотелая, с аккуратно уложенной под сестринской наколкой седеющей причёской. Он знал, что Джойселлин уже несколько лет как вдова и что детей у неё нет. Что она продала дом, оставшийся ей от мужа, и перебралась в крохотную квартирку поближе к клинике, но эта квартирка большую часть времени пустует, так как сестра почти живёт в своём кабинете. Именно в этом кабинете, в шкафчике со стеклянными дверцами, хранились пилюли для пациентов. В том числе и те, которые Блад воровал для Коронеля.
В больницу Шентэл приходил по вечерам, часто брал и ночные смены. Утром он учился, да и в психушке персонала хватало, а после обеда в отделении оставались два медбрата и он, Винтерсблад. Пока те бездельничали и каждые полчаса ходили курить, спихивая на новенького санитара в довесок к его обязанностям ещё и свои, Блад, пользуясь моментом, пробирался в кабинет старшей сестры, открывая замок шпилькой, и понемногу таскал оттуда нужные препараты.
Очень быстро Шентэл понял, что медбратья дают психам на ночь этих таблеток больше, чем нужно — и всем поголовно, а не только тем, кому они прописаны: пусть, дескать, спокойно спят и не мешают отдыхать работникам. Позже в журнале дежурства писали, что такой-то вновь впал в буйство, и пришлось дать максимальную
