Блад: глубина неба - Анастасия Орлова
— Послезавтра меня отдадут Уэлчу, — так же шёпотом ответила Анна, — предлагаете мне бояться какого-то наказания?
***
За ночное вторжение в директорский кабинет Блад был наказан: его отправили в душную, заваленную тряпьём кладовку позади прачечной — штопать прохудившееся постельное бельё. Там же оказалась и Анна.
Они работали уже второй час. Тишину маленькой комнатушки нарушало лишь их дыхание да щелканье периодически обрывающейся нитки. На стенах цвета мокрого песка танцевали размытые тени; от пары ламп, стоявших на перевёрнутых кверху дном бельевых корзинах, едко пахло керосином. От неудобного сидения на полу затекали ноги и уставала спина.
Анну привели после Шентэла, с тех пор девушка не проронила ни слова, хотя по мягкому выражению её лица не было похоже, что она сердилась на Блада за наказание или пренебрегала его обществом. Она сосредоточенно штопала, погрузившись в свои думы, и Шентэл украдкой поглядывал на неё, не решаясь нарушить молчание.
То ли от стыда за утренний позор, то ли из-за духоты в каморке, лицо юноши горело так, будто он опустил его в кастрюлю с кипящим бульоном. Даже перед глазами то и дело вставало дрожащее марево, какое бывает над открытым огнём, и приходилось тереть отяжелевшие веки, чтобы его прогнать. В голове пульсировала густая раскалённая каша: видимо, закипала. Бладу казалось, что он чувствует, как внутри черепа надуваются и лопаются тягучие пузыри, выпуская пар.
— А ты хорошо шьёшь, — наконец подала голос Анна.
Шентэл криво улыбнулся: он неплохо шил порезы на пациентах доктора Уайтхезена, но сейчас пальцы отчего-то не слушались его, а нитка всё время путалась.
— Я знаю про Майру и этого Уэлча, — невпопад ответил он, — слышал разговор директора и вашей воспитательницы.
Анна кивнула, вновь опустила взгляд на своё шитьё, но через пару минут решительно отложила его в сторону.
— Поцелуй меня, Шентэл!
— Что? — опешил юноша, решив, что ослышался.
— Мне шестнадцать, меня никто никогда не целовал. Я не хочу, чтобы дрянной Уэлч был первым! — в полумраке кладовки её тёмные глаза блестели с отчаянной решимостью. — А вдруг этот дед доживёт до ста? И когда я от него избавлюсь, мне будет уже семьдесят! Поздновато, чтобы в полной мере насладиться свободой.
— Может, он не виноват в том, что произошло с Майрой? — неуверенно возразил Блад.
— Ты в это веришь? И я нет, — Анна придвинулась совсем близко к Шентэлу, откинув с дороги ворох непочиненных простыней, заглянула ему в глаза. — Ну так что?
Её губы были мягкими и нежными, а поцелуй походил на спелую, нагретую на солнце ягоду черешни. В голове Блада пульсировала уже не разваренная овсянка, а вулканическая лава. Она затапливала его, разливаясь по телу до кончиков пальцев, сбивала дыхание, кружила в обжигающем водовороте. Руки девушки потянули наверх его рубашку, ладони будоражащей прохладой скользнули по обнажённой коже, упёрлись в грудь Винтерсблада, опрокидывая его на спину. В ушах его шумело, с губ сорвался хриплый вздох.
— Вот чёрт! — донеслось откуда-то издалека, и прохладная ладонь Анны коснулась взмокшего лба юноши. — Да ты просто кипяток! — голос тревожный и чуть раздосадованный. — У тебя жар! Шентэл, что с тобой? Ты меня слышишь? Шентэл!
***
Горячечный бред и воспаление спали только на третий день. Блад пришёл в себя в небольшой белой комнате с восемью одноярусными кроватями, две из которых были заняты.
— Добро пожаловать в клуб дохляков, дружище! — помахал ему рукой с соседней койки субтильный белобрысый мальчишка лет двенадцати с пронзительно-голубыми глазами. — Меня звать Холли Блю, ага, как бабочку. Это, — он кивнул на сидящего рядом пацанёнка лет девяти, — Дженнингс, но можешь звать его Дженни, он не обидится!
У Холли Блю был перебинтован лоб, а на скуле и подбородке чернели знатные синяки. Маленький Дженнингс был бледен и соплив, он дышал с сиплым присвистом и то и дело покашливал в кулак. В руках парни держали по карточному вееру, между ними на одеяле валялись сброшенные масти.
— Это госпиталь? — спросил Блад, и не узнал свой охрипший голос.
— Ага, мечтай! — хмыкнул Блю. — Сейчас принесут обед на серебряном подносе! Это больничный корпус в приюте, дурья башка! Сразу видно — новенький! Я-то здесь уже неделю. Играешь? — мальчишка кивнул на карты, растянув в улыбке тонкие губы.
Передние зубы у него отсутствовали.
— Давай, Дженни, перетасуй-ка заново, на троих!
За болтовнёй и игрой в карты прошло два больничных дня. Холли оказался старше, чем выглядел: ему было четырнадцать. В приют он попал случайно и задерживаться здесь, как и Блад, не собирался.
— Мне надо в Сотлистон, у меня там работа, — хвастался он. — Мой хозяин держит гостиницу, ага. Дал меня в помощь одному из постояльцев, в дорогу до Детхара. А этот ушлёпок, вместо того чтобы заплатить мне да посадить на дирижабль до дома, спустил меня с лестницы. А тут жандармы! Да я б утёк, но зашибся сильно: ребро сломал, голову рассадил…
— Зубы тоже на лестнице потерял? — поинтересовался Блад.
— Зубы? Да не-е-е, тут другое, — махнул рукой Холли, — но вот там-то они меня и взяли, ага. Жандармы-то. Документики мои отобрали, пока я тут совсем болезный валялся, теперь вот на Дженни надёжа — он тот ещё шнырь, обещал мне добыть бумаги из директорской конторы. Так-то я уже раз шесть из приютов сбегал, помотался, конечно, пока хозяин меня к себе не взял. Теперь и горя не знаю, ага! Если б не этот ушлёпок, что меня с лестницы… Ну ничто, Дженни мне тут подмогнёт, правда, Дженни?
Не по годам основательный, пухлощёкий Дженнингс серьёзно кивнул:
— А он меня за это с собой возьмёт, попросит за меня у своего хозяина. Тоже буду работать в гостинице. Уж всяко лучше, чем тут. Тут-то я уж пятый год.
— Да, этот понравится, он смышлёный, ага, — Блю хлопнул по плечу маленького Дженнингса, — будет постояльцам помогать! Не полы ж ему мыть с такими ресницами! Ты глянь, какой херувимчик, просто ангел небесный, неболтливый да вежливый!
— Как думаешь, Холли, а для меня у твоего хозяина работёнка найдётся? — спросил Блад. — Я и полы могу мыть.
— А отчего бы и не нашлась, ага! —
