Шарль Эннеберг - «Если», 1993 № 05-06

А теперь что?

Безымянный стоял близ опушки леса и безутешно смотрел на того, кто был рядом.

— Мужчина ли я? — допытывался он. — А ты, вероятно, женщина?

— Меня не спрашивай, — угрюмо отрезал тот.

— По-моему, это самая важная вещь. Первоочередная!

— Не так уж, черт побери, это важно.

— Ты хочешь сказать, что не имеет значения — мужчина я или женщина?

— Ну конечно, имеет. И для меня тоже. Но куда важнее, какой именно мужчина и какая женщина. А может — ни то ни другое? Что, если бы Аманда была, например, чернокожей?

— Но пол-то?

— О, черт! — воскликнул, теряя терпение, тот, кто был рядом. — Так ведь и у червей, и у всяких там ленивцев тоже есть пол! Даже Жан-Поль Сартр обладал половыми признаками — и что это доказывает?

— Как? Пол — это нечто реальное. Я хочу сказать, по-настоящему реальное: он означает и обладание, и действие, причем в самой активной форме. Когда мужчина обладает женщиной, он тем самым доказывает, что действительно существует!

— Понятно. А что, если ты женщина?

— Я был Ральфом.

— Попробуй побыть Амандой, — с кислым видом предложил тот, кто был рядом.

Повисло молчание. Тени все больше вытягивались к востоку, ползли от леса по траве. Маленькие птички кричали: «Чик-чик-чирик». Безымянный сидел, нахохлившись и обхватив руками колени. Тот, кто был рядом, вытянулся на животе и что-то рисовал сосновой иголкой на песке. Выглядел он печальным. Тень уже снова добралась до него.

— Прости, — сказал Безымянный.

— Ничего, — откликнулся тот, кто был рядом. — В конце концов, это было не по-настоящему.

— Послушай! — Безымянный вдруг вскочил. — Я понял, что произошло! Вроде путешествия — сел и едешь неизвестно куда. В этом-то все и дело.

Верно. Он путешествовал. Плыл на маленьком каноэ. По длинной, узкой, темной, блестящей полосе воды. Крыша над головой и стены вокруг были из бетона. Его окружала почти полная темнота. Было ли то озеро, ручей или просто канализационная труба? Но плыл он явно против течения, куда-то вверх. Грести было нелегко, и тем не менее каноэ продолжало медленно и беззвучно подниматься вверх по реке, а темная сверкающая вода уплывала назад, за корму. Он греб совершенно бесшумно, весло входило в воду, как нож в масло. Его большая черная с перламутром электрогитара лежала на переднем сиденье. Он знал, что у него за спиной есть еще кто-то, но ничего не говорил. Ему не было позволено ни говорить, ни даже смотреть по сторонам, так что, если они утратят то, что называется «бдительностью», — не его вина. Он, конечно же, не мог бросить весла: течение тут же завладело бы лодкой и просто перевернуло ее. И где он тогда окажется? Он закрыл глаза и продолжал грести — взмах и такой же бесшумный гребок. У него за спиной не раздавалось ни звука. Вода тоже молчала. Молчал и бетон. Он не был уверен, действительно ли движется вперед или просто висит в неподвижности, а черная вода упрямо и неудержимо бежит под ним. Он, наверное, никогда уже не увидит света дня… Наружу, наружу!

Тот, кто был рядом, похоже, даже и не заметил, что Безымянный где-то путешествовал, и по-прежнему лежал, рисуя на песке сосновой иголкой, а потом вдруг сказал:

— Ну как, что-нибудь вспомнил?

Безымянный покопался в памяти, надеясь, что путешествие пошло ему на пользу. Но теперь он помнил еще меньше, чем прежде. Кладовая была пуста. На полках и в ящиках полно всякого хлама: старые игрушки, детские колыбельные, старинные предания, бабушкины сказки — но абсолютно ничего пригодного для взрослого человека, ни капли собственности, никакого обладания хоть чем-то, ни крошки успеха. Он методично рылся в своей памяти, обследуя уголок за уголком, — с таким упорством ищет пищу изголодавшаяся крыса. В конце концов он неуверенно произнес:

— Я действительно помню Англию…

— Да неужели? А может, Омаху?[10]

— Но я помню, как был в Англии!

— Правда? — Тот, кто был рядом, сел, рассыпав по песку сосновые иглы. — Значит, ты действительно помнишь, что существовал! Как жаль, что Англия затонула!

Они снова помолчали.

— Я потерял все.

В глазах того, кто был рядом, стояла темнота; тьма окутала все Восточное полушарие Земли, катившейся по крутому склону ночи.

— Я — никто.

— Ну, по крайней мере тебе известно, что ты человек, — сказал тот, кто был рядом.

— И что мне с того? У меня нет ни имени, ни пола — ничего. С тем же успехом я мог бы оказаться червем или ленивцем!

— Ты с тем же успехом мог бы оказаться Жаном-Полем Сартром.

— Я? — возмутился Безымянный. И взбешенный столь тошнотворным предположением, резко вскочил на ноги. — Я, разумеется, никакой не Жан-Поль Сартр! Я — это я. — И тут же обнаружил, что так оно и есть; его звали Льюис Д.Чарльз, и он знал, что человек с этим именем — он сам. Что это его собственное имя. Что стоит он на земле, и вокруг него лес, деревья со своими корнями и ветвями.

Но тот, кто был рядом, исчез.

Льюис Д.Чарльз посмотрел в рыжие глаза запада, потом в черные глаза востока. И крикнул что было сил:

— Вернись! Пожалуйста, вернись!

И, пошатываясь, побрел к лесу. Он отыскал неправильное имя. Резко повернувшись и совершенно утратив инстинкт самосохранения, он бросился прямо в лесную чащу, не разбирая тропинок. Он как бы заставил себя самого сойти с намеченного пути, чтобы, если получится, отыскать того человека, от которого только что отвернулся.

Оказавшись среди деревьев, он тут же снова позабыл обретенное имя. Забыл, что, собственно, ищет здесь. Интересно, что же это он потерял? Все глубже и глубже уходил он в мир теней и густой листвы, на восток, в те ночные леса, где жгучим страхом горели безымянные тигры.[11]

Перевела с английского Ирина ТОГОЕВА

Степан Киселев

НАЗОВУ ТЕБЯ КЛАДБИЩЕНСКОЙ ЗЕМЛЯНИКОЙ

Если развернуть известную метафору о человеке, потерявшем себя в этом мире, то перед нами окажется рассказ Урсулы Ле Гуин. Если же развернуть метафору о потерянном обществе, то перед нами окажется зеркало.

Во всяком случае так полагает заместитель главного редактора «Московских новостей», культуролог Степан Киселев.

Один из самых страшных снов в моей жизни: обнимаю женщину, ясно воспринимая все острые подробности — изгибы тела, дыхание, запах волос — и ловлю себя вдруг на том, что имени этой женщины не помню, хотя знаком с ней очень давно. А дальше — такое часто бывает во снах — перебирая в памяти женские имена, я царапаю взглядом лоб, щеки, губы своей подруги, но лица ее не могу рассмотреть. Части не составляют целого, и лицо ускользает от узнавания. Тьма при полном свете. И чем отчетливее я осознаю ужас своего беспамятства, тем быстрее тает человеческое лицо, превращаясь в бесформенное белесое пятно. Пятно начинает расползаться, пряча от моего взгляда сначала шею, потом плечи, грудь, бедра безымянной женщины. Она исчезает, и я пытаюсь удержать ее, но мои руки свободно проходят сквозь то, что еще минуту назад было телом, имело запах, форму, излучало тепло. И вот я уже один. Меня подташнивает от ощущения вины, от преступления, страшного греха, только что мной совершенного: я убил человека, забыв его имя. Просыпаюсь…