Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Чтобы увериться в своей правоте, я, не подумав, спросила командира, как зовут аргентинку.

— Мария Риос, — отозвался механизм.

По неуловимым признакам я поняла, что он очень недоволен, а я была недовольна неудавшейся хитростью.

— Эта миссис Риос, сэр, та самая смуглая темноволосая женщина, которая примкнула к группе Державина?

— Мисс Риос, — выдал мне механизм нужную справку. — Да, это та самая женщина, мисс Павлова. Что-нибудь ещё?

Я предпочла закончить допрос. Итак, я была права, и людей для опасной экспедиции отбирали с большой осторожностью, думая о последствиях. Разумеется, это правильное и естественное решение, но я-то проявила совершенно неожиданную, даже какую-то детскую наивность, вообразив то, чего не могло быть в действительности.

Обед прошёл гладко, без эксцентрических выходок Сергеевой. Краем уха я услышала, как поляк Ивашкевич сказал соседям, продолжая разговор:

— Люди будущего вообще не будут знать, что такое убийство. Разве что из старинных книг. Нас они сочтут дикарями, имея на это полное право. Разве можно назвать цивилизованным общество, не умеющее справиться с преступными наклонностями граждан?

Меня тоже удивляет, почему до сих пор не уничтожено это зло. Всё-таки мы уже далеко не дикари, а нравы сохраняются дикарские. Правда, не пану Ивашкевичу бы это говорить. Как-никак он психолог и именно его и его коллег задачей является пресечение порочных начал в человеческом сознании. Этак и я могла бы возмущаться: "Почему при взлётах тратится такая уйма энергии?! Почему, достигнув двадцать девятого века, люди так и не научились справляться с этим злом?!" Мне бы ответили: "Ты штурман, да ещё доктор наук, тебе и решать эту задачу". А польский психолог, вместо того, чтобы пенять на себя за то, что не может найти способ лишить человека способности убивать, обвиняет в этом общество.

— …Чтобы такое было возможно в двадцать девятом веке! — воскликнула мисс Лунге.

Эти слова произносились из века в век, и я читала множество книг, где люди восклицали: "Как такое может случиться в наше время? Мы ведь живём в девятнадцатом веке!" Потом герой другого времени кричал: "… в двадцатом веке!", "… в двадцать первом веке!" и так далее вплоть до того момента, пока мисс Лунге не завершила перечень двадцать девятым веком. Наверное, и пещерные люди, ещё не придумавшие летоисчисление, всё-таки кричали: "Чтобы такое творилось в наше передовое время, когда племенем правит сам великий У-ла"

Учёные вовсю обсуждали свои теории, щедро снабжая их ссылками на какие-то лишь им одним известные факты из области психологии и изредка сдабривая такого рода восклицаниями, вырывавшимися прямо из души, как у Ивашкевича и Лунге.

Я обратила внимание, что в группе Державина нет прежнего оживления, а сам Иван Сергеевич очень серьёзен и даже, я бы сказала, встревожен. Думаю, что не последнюю роль в его преображении из спокойного, уравновешенного, добродушного человека в учёного, в лихорадочной спешке ищущего истину, сыграла Сергеева. Если уж я, услышав три или четыре её загадочные фразы, не нахожу себе места от беспокойства, то каково приходится профессионалу, постоянно общающемуся с женщиной, не то сумасшедшей, что очень плохо, не то провидицей, что ещё хуже. Меня даже стала раздражать жизнерадостность Тома Рока. Пусть он выдающийся учёный, раз его пригласили в комиссию, но пора бы ему умерить весёлость и целиком погрузиться в работу.

Раз уж речь идёт об обеде, то скажу, что наш повар отлично готовит, и с каждым днём я всё больше восхищаюсь его искусством. Всегда считала, что недостойно человека делать из еды культ, но мистер Георгадзе скоро принудит меня пересмотреть мои слишком уж пуританские принципы и немного их смягчить. Удивляюсь, как он успевает устраивать такие грандиозные пиры по три раза в день, почти не пользуясь презираемым им кухонным комбайном. Вот уж, действительно, надо быть мастером своего дела, чтобы считать программу из четырёх тысяч блюд недостаточной для насыщения тридцати шести человек.

Ужин преподнёс мне, а заодно всем трём монстрам, новый сюрприз. Я прекрасно закусила, соблюдая, конечно, своё непременное правило не увлекаться едой на ночь, и, наблюдая за работой молчаливой деловитой горничной, совсем забыла об опасности прихода сюда кого-то из пассажиров. К молчанию людей в голубой форме я уже привыкла, не тяготилась им и не испытывала никакого неудобства от того, что дюжая мисс Фелисити подаёт мне чай без словесного сопровождения и даже без улыбки. Мистер Георгадзе тоже безмолвствовал, за исключением тех редких случаев, когда хотел узнать мнение пассажиров и членов экипажа насчёт его искусства, но он не забывал одаривать меня улыбками при встрече и при прощании.

На этот раз оказалось, что сложная смесь из трудноопределимых продуктов, поданная на ужин, была изобретена поваром недавно, и он желал выяснить, какие достоинства и недостатки видит в этом новом блюде каждый едок. Я, стоя почти на пороге и готовая уходить, честно призналась, что достоинств в нём много, а недостатков я не заметила, и довольный грузин энергично потёр руки, пошёл было вдоль стены в кухню, но вдруг отлетел в сторону, почти повалившись на стол. Я испуганно оглянулась и обнаружила, что повара толкнула Сергеева. Глаза её были расширены, и всё лицо исказилось от ужаса.

— Не ходи туда! — отчаянно крикнула она. — Глупец, куда ты идёшь?!

Наверное, повар ушибся, но не забота о нём заставила меня сделать шаг в его сторону, а страх перед женщиной.

— Куда ты? Там кровь! — ужасным голосом проговорила она, отпихивая меня к двери.

На мисс Фелисити напал столбняк, и она в полнейшей растерянности взирала на непонятную сцену.

— Что здесь происходит? — раздался ещё один голос.

Мощный бортинженер, решительный в исполнении своего долга, вселил в повара мужество.

— Она напала на меня! — кричал он, указывая на Сергееву. — Она меня толкнула!

Серафима Андреевна, ни на кого не обращая внимания, стояла, чуть согнувшись и опершись одной рукой о стол, а другой рукой закрыла себе лицо. Тихие стоны срывались с её губ, словно она увидела что-то ужасное и не может придти в себя от потрясения.

— Кровь! Всюду кровь! Как много крови! — шептала она. — Мёртвые, везде мёртвые!

— Что вы говорите, мисс? — допытывался бортинженер, не понимавший, о чём шепчет русская женщина на своём родном языке.

Сергеева приходила в себя. Она оглядела переполошившихся людей скорбным взглядом и провела рукой по лбу.

— Извините, я напугала вас, — сказала она по-английски. — Мне привиделась страшная картина. Извините, извините меня.