Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Нежные чувства мисс Хаббард и сеньора Агирре быстро перерастают в любовь, и это замечают все. Май Нгуен что-то тихо сказала рыжей Еве Яниковской, посматривая на пару, и обе улыбнулись очень понимающими улыбками, даже строгая мисс Тейлор удостаивала влюблённых редким снисходительным взглядом. Все женщины (да и мужчины тоже, хотя и не так явно) по-своему, но очень доброжелательно выражали своё отношение к влюблённым. Все, кроме Сергеевой. От внимания Серафимы Андреевны тоже не ускользнули чувства негритянки и испанца, но в её пылающем взоре читалось лишь сожаление. Однако восприятие таких отношений — дело сугубо личное. Если этой женщине жаль людей, которые начинают жить чувствами, то это её забота, а вот мне стало жаль, что я упустила своих нестойких поклонников. Мне они не нравились, но, может, я в них не разобралась и не разглядела своего счастья. Сидели бы мы с одним из них, который стал бы для меня всем в жизни, разговаривали о всяких мелочах, а сами в пустейшей фразе: "Подайте, пожалуйста, соль", слышали бы тайное признание в любви, понятное нам одним… да и всем окружающих в придачу. Я мысленно перебрала всех своих знакомых, и меня замутило от скуки и отвращения. Я посмотрела на Тартарена в надежде, что при виде этого весёлого жизнерадостного человека вновь обрету способность к мечте, но почему-то на этот раз он показался мне меньше ростом, полнее и суетливее, чем раньше. Наверное, я успела заразиться ледяной скованностью командира и холодным высокомерием первого штурмана, да и бортинженер, созданный лишь для добросовестного исполнения своего долга, тоже оказал своё разрушительное влияние. Ладно, пусть вздохи и говорящие взгляды остаются на долю других, а с меня хватит роли зрителя.

Я пыталась понять, как относится к влюблённым сушёный англичанин. Он казался невосприимчивым к внешним делам, но я убедилась, что его бесстрастные глаза видят всё. Сергеева была слишком яркой личностью и её трудно было не заметить, но он отлично разобрался, кто из учёных с кем един во мнении, а кто имеет собственную теорию, что говорит о наблюдательности. Несмотря на его привычное ледяное спокойствие, я научилась угадывать, когда он доволен каким-то обстоятельством, а когда нет. К нежной паре он, по-моему, отнёсся скорее благожелательно, чем равнодушно. Не то, чтобы он сочувствовал им, как, скажем, пожилая черноволосая Май Нгуен, на такие чисто человеческие эмоции этот механизм не был способен, но их отношения его явно устраивали.

За обедом я случайно услышала, как итальянец Мастраяни назвал светловолосого мужчину из группы Тома Рока мистером Незвалом. Мне и в список не надо заглядывать, чтобы выяснить, кто это. Наизусть помню, что его полное имя Франтишек Незвал и что он чех. Так, незаметно, я пополнила свой перечень узнанных пассажиров. Осталось лишь догадаться, кто из двух оставшихся мужчин бразилец, а кто австриец. Оба объекта — пожилые люди с заметной сединой, но один из них подтянут и энергичен на вид, а у другого сонные глаза и невыразительное лицо. Будущее расставит их по своим местам.

К концу обеда Серафима Андреевна вдруг обратилась ко мне, да ещё по-русски:

— Наташа, мы прилетаем шестого февраля?

Не понимаю, почему она вновь спрашивает об этом дне, но вопрос задан, и я должна на него ответить. Даже к лучшему, что Сергеева обратилась ко мне при всех, это покажет, что я живой человек, а не машина для обеспечения перелёта, и со мной можно разговаривать.

— Нет, Серафима Андреевна. Мы прилетаем пятого числа, — ответила я по-русски.

Я знала, что поступаю невежливо по отношению к остальным, переговариваясь с пассажиркой одной со мной национальности на родном языке через головы непонимающих русскую речь иностранцев, но очень уж мне хотелось встряхнуть моих монстров, которые слишком оцепенели в своей самоуверенности.

— Тогда, что же произойдёт шестого февраля? — недоумённо спросила она.

Мне осталось лишь пожать плечами.

Иван Сергеевич казался встревоженным расспросами Сергеевой, и я подозреваю, что и у него она не раз спрашивала о дате шестого февраля.

Мне хотелось ускользнуть в рубку раньше, чем командир меня задержит со своими расспросами. Скрывать смысл вопросов Сергеевой мне не было нужды, но мистер Уэнрайт был так бездушен, когда выговаривал мне за мои грехи, что хотелось как-нибудь ему отомстить. Мне даже высокомерный первый штурман казался человечнее, несмотря на свои дурные качества, а строгая логичность мистера Уэнрайта наводила на меня страх. Я боялась совершать самые обычные поступки из-за его манеры мне за них выговаривать.

Мне удалось опередить его и смешаться с пассажирами, но моему плану помешала Сергеева. Я шла как раз за негритянской статуэткой и казавшимся рядом с ней громоздким испанцем и ещё раз отметила, как они оба счастливы, как вдруг меня схватили за руку. Было жутко чувствовать, как холодные пальцы сжали моё запястье, словно в меня вцепился мертвец. Это была Серафима Андреевна.

— Посмотри, как глупы эти люди. Они наслаждаются жизнью, не зная, что уже мертвы, — шепнула она.

Услышав подобное, хочется посмотреть на кого-то, чей ответный понимающий взгляд тебя поддержит, но Ивана Сергеевича рядом не было, а кроме него никто не мог понять моего ужаса.

— Мисс Павлова, следуйте за мной, — раздался ровный голос мистера Уэнрайта.

— Есть, сэр! — почти обрадовано откликнулась я, спеша избавиться от сумасшедшей с её навязчивыми идеями о мёртвых.

В коридоре командир холодно спросил меня, о чём со мной говорила мисс Сергеева, а я не могла решиться рассказать ему о бреде безумной женщины. Я рассудила так, что раз Державин знает о её помешательстве, то командира лучше в это дело не вмешивать. Иван Сергеевич всё-таки психолог и лучше, чем этот бездушный механизм, знает, опасны её фантазии или нет.

— Я её не понимаю, сэр. Она опять спрашивала о дне шестого февраля.

Серые глаза англичанина были как всегда спокойны и даже равнодушны.

— Можете идти, мисс, — проронил он ледяным тоном.

Моя разработка новой теории взлётов почти не продвигалась, но она позволяла мне отвлечься от тоскливых предчувствий. Мистер Уэнрайт мне не мешал, а мистер Форстер, когда мы с ним проделали необходимую работу, делал вид, что не замечает моих занятий.

31 января

Последний день месяца. Какое грустное слово «последний». Напоминает о смерти и бренности всего земного. Никогда ещё меня не посещали столь мрачные мысли, но оправдания этому имеются в избытке.

Утром я пришла в рубку за десять минут до начала моей вахты. Ленивый бортинженер, разумеется, ещё не появился, а командир там уже был. И он, и первый штурман, как по команде, взглянул на часы, а потом на меня.