Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
«Я слышал, что эмбриональные нервные клетки от разных видов могут быть совместимы, что клетки человеческого мозга, например, можно перенести в мозг крысиного эмбриона? – не сдавался патетический молодой человек. – Неужели такие крысы жизнеспособны?»
«Да, это так».
«И они могут мыслить, как люди?»
«Не увлекайтесь, – дружески улыбнулся Шварцшильд. – Речь идет о химерном мозге. Наше мышление чуждо крысам. В этом проблема. Скажем так, наши идеи не кажутся крысам привлекательными».
«Поэтому крысы и ушли из Экополиса?»
«Не думаю. – Шварцшильд казался очень доброжелательным, но время от времени в его зеленых глазах вспыхивали резкие огоньки. – Просто мы другие. Мы питаемся генетически модифицированными продуктами, а крысы их не едят. Мы умеем переносить из клетки в клетку искусственно сформированные хромосомы, а крысы обходятся естественным течением событий. Это их пугает. Они инстинктивно чувствуют огромную опасность. Мы научились упаковывать тысячи разных ДНК-копий в одно целое с необходимыми для функционирования регуляторными элементами, вот чему мы научились! Гены по первому нашему указанию кодируют соответствующие белки в любом организме. Подчеркиваю, в любом. И такие организмы нормально функционируют. Мы умеем воспроизводить сложную функцию млекопитающего… ну, скажем, в бактериях… Разумеется, это не думающие бактерии, как об этом болтают на набережных, но мы можем назвать их послушными».
«Послушными?»
«Я имею в виду бактерии, которые сами устанавливают нужный нам ген или даже целую генную структуру».
«Но…»
«Никаких „но“. – На этот раз Шварцшильд строго остановил пораженного молодого человека. – Я просто стараюсь навести вас на основную мысль. Мы уже не такие, как уроды. Мы не похожи на них. У нас две руки, две ноги, но мы другие. Привыкайте, привыкайте, привыкайте к той мысли, что скоро нам заново придется осваивать всю планету. – И улыбнулся. – Старший брат болен».
– Ты можешь войти в архив? – спросил Гай.
Гайя заколебалась:
– О каком архиве ты говоришь?
– Об архиве Комитета биобезопасности.
– Все еще интересуешься Тэтлером?
Гай кивнул. Тонкие пальцы Гайи пришли в движение.
– Ничего интересного… Файлы пусты… Архив перенесен в специальное хранилище… Правда, остались пароли для входа в Отдел Z…
– Ты можешь в него войти?
– Конечно.
13
Синий потолок, синие стены.
Стол крепко привинчен к полу.
В каждой избушке свои погремушки.
Гай сразу узнал камеру. Два года назад его привел туда Дьердь.
Тогда в камере было сумеречно, пахло нечистотами. Со стула поднялся старший следователь Маркус. Ну да, Маркус, почему-то он запомнил имя. Старший следователь опирался на костыль, было видно, что его это раздражает. А на голом синем полу в беспамятстве валялся некий Ким Курагин – кажется, медик, сотрудник, обслуживавший дальние Станции…
– Почему Z? Откуда такое название?
– Так отдел проходит по документам.
Гайя с каким-то гадливым интересом уставилась на Отто Цаальхагена.
Теперь в камере находился он, о Киме Курагине, наверное, давно забыли.
Зеленоватые глаза Отто Цаальхагена сузились, неприятный румянец выступил на щеках. Гаммельнский дудочник сидел на стульчаке, ниже колен скинув мятые синие штаны. Большую голову все еще окаймляли крупные кудри. Правда, теперь они не походили на олимпийский венок. К тому же писатель не подозревал, что за ним наблюдают.
– Много теперь таких?
Гайя его поняла. И улыбнулась:
– На пару пароходов точно хватит.
Для нее пароход был уже решенным делом.
Какую-то часть надломившихся людей, считала она, нет смысла устранять физически, пусть сами увидят тех, за кого поднимают голос. Гайя смотрела на факты трезво. Она была убежденной сторонницей ценностей Есен-Гу. Она никому не хотела передоверять своего будущего, особенно уродам. Отработанный материал должен рассеиваться во времени и пространстве, так было всегда. У природы, а теперь у Нового человечества не должно быть, не может быть никаких любимчиков. Нельзя же считать любимчиками тупых морщинистых гаттерий, доживающих свой нудный век на островах, полностью отрезанных от потрясенного Катастрофой мира, или пучеглазых латимерий, бессмысленно двигающих хвостами в темных придонных течениях.
Неудачники. Так точнее.
Природа сама очищает планету от неудачников.
Природа с энтузиазмом сотрясает огромные континенты, обрушивает горные цепи, разражается чудовищными потопами, выжигает цветущие долины раскаленными пепловыми тучами, рассылает по всей Земле мириады и мириады все новых и новых вирусов. Дети вырастут – разберутся.
Но чьи дети?
Гай поднял голову.
Он видел нежную линию лба, чуть приподнятые уголки чудесных губ Гайи – раньше такая малость его смиряла. Но теперь он боялся. Теперь он страшно боялся. Красота действовала на него удушающе. Он предпочел бы сейчас общество матери Хайке, а не зеленоглазой красавицы, пытающейся разобраться с его тестированием. В Экополисе он никому не нужен, это дошло до него. Все отправились в будущее, а его забыли. Он пытался войти в вагон, а его оттолкнули. Он остался один на грязном безымянном полустанке, которому грозит обязательная и скорая медитация (в понимании офицера Стууна). А в поезде, умчавшемся в будущее, нежная Мутти с наслаждением изучает арабскую каллиграфию. Там много других людей, которые когда-то считались его друзьями. И Гайя сейчас рядом с ним только потому, что ее интересуют документы Тэтлера. «Они могут повлиять на события». Верит ли она в это? Вряд ли. Для нее эти несколько часов – всего лишь красивое прощание. Ничем помочь она ему не может, да и не хочет. Как я ничем не мог помочь брату Худы или той болотной женщине, что выкормила меня грудью. Даже родной сестре…
Он попытался успокоиться:
– За что Отто попал в камеру?
– Как многие другие. За длинный язык.
Прозвучало несколько двусмысленно.
– Этого теперь достаточно?
Она поняла и не улыбнулась:
– Мы вынуждены, Гай. Все изменилось. Все кардинально изменилось. Два года назад Дьердь не случайно заинтересовался тобой. Вспомни. – Она все-таки посмотрела на него. – Экополис готовится к Референдуму, все ждут событий, и в этот момент появляешься ты – из провинции, граничащей с зараженными областями. И это у тебя когда-то пропала сестра. И это она когда-то жила с гаммельнским дудочником. И это он когда-то
