Многократор - Художник Её Высочества

— Да, такая аналогия выбора вектора понятия относительно доступного осмысления антитетической неоднозначности конфликтующих тезисов находится в банке из под какао с наклейкой, Пирамидон,

— А-ха-ха-ха! Цицахэли! Маладэ-эц!

Степан спустился в мастерскую, сварил кофе и, с туркой, бутербродами, вернулся на Бородинское поле науки. Никто не побеждает, никто не прогибается. Профессор даже не заметил отсутствие Степана, продолжал тем же порядком:

— Неограниченная природность вакуума — это и Дао, и океан Фалеса, и Айперон, и первосущество Пуруша, из тела которого боги сотворили мир. Как бы ни называлось, — основа одна. Спицы соединяются в ступице, но употребление колеса зависит от пустоты между спицами. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Вот почему полезность зависит от пустоты. Мы идем за ней след в след, но не видим спины, укрытой плащом. Посему надо приблизиться к этой спине и задрать плащ на голову. Что под ним? Голый зад или батистовые панталончики? Морщинистая спина или гибкое тэло амазонки? О! А откуда кофе?

«Какое-то подлое нечто мозг мой терзает вечно. Спина, Сергей Наркисович, единственная часть тела, не подверженная морщинам до глубокой старости. Не то что наши печёные лбы.» И предложил потравить байки, пока Лузин задирал плащи с юбками. Профессор сразу плюхнулся на стул напротив художника. Наври, дорогой. Искусство смягчает сердца.

Степан на секунду задумался, а потом рассказал такую историю.

Кирпичный завод находился сразу за кладбищем, и никто из рабочих и ИТР после работы не собирался делать лишний крюк, а шли в город кратчайшей дорогой через кладбище. Ночная смена равным образом. Уставшему человеку выбирать не приходилось. Много, конечно, про это было страшилок. Рассказывали об исчезновении городских бичей, о просьбах шепотом из могил, о прозрачных упокойниках, гуляющих в лунном свете, так далее. И вот однажды один рабочий (рожа честная, глаза обесцвеченные) после смены, раздавив «блондинку», двинулся было в сторону дома.

— Как-как? — переспросил профессор. — Какую блондинку?

— Бутылку водки, — перевел Лузин. — Это вам не Ксенофан из Колофона.

Степан продолжил.

Мужик некоторое время двигался по кладбищу, пока не свалился в могильную яму, вырытую днем как раз на повороте у тропинки. Попытался выбраться, не смог, умаялся и, отключившись, проспал некоторое время.

У профессора щёки загодя поползли к глазам. Степан, довольный, оглянулся на ассистента. Тот тоже оттопырил ухо.

Мужика разбудила женщина. Она не заметила могилы и свалилась туда же. Самая неудачная минута в её жизни. А пьянь проснулся от толчка. Подземный житель понял, что рядом женщина и полез обниматься, приговаривая в тональности несмазанного колеса: «А вот и моя любовь пришла! Долго я тебя ждал!». Впечатлительная женщина, бог знает что подумав, скончалась от страха. Ближе к утру по этой же дорожке возвращался с завода вахтер, человек, страдающий всеми болезнями понемногу за неимением одной очевидной. И не менее впечатлительный, чем несчастная женщина. Алконавт убедившись, что ему не выбраться, ждал случая. Когда наверху послышались приближающиеся шаги, заорал не своим голосом: «Помоги!!!». Легко представить себе — гробовая тишина, звёзды ещё с кулак, тополя чёрными силуэтами вдоль тропинки пошаливают, такое место и вопль произвели должный эффект. Вахтер будто в стекло ударился, схватился за сердце и кувыркнулся в могилу. Так мнительность двоих и несчастная звезда третьего сотворили новую легенду о кладбище. Конец истории, не хеппи энд какой-нибудь заморский, наш родной советский: два трупа в обнимочку и мужичок, предлагающий народу, сначала бросить ему вниз бутылку пива на опохмелку, а потом вытаскивать.

— У Степашки рубашка, у рубашки кармашки, — хмыкнул Лузин.

Художник же не стал доказывать, что история на самом деле произошла в Красноярске, когда он отрабатывал на кирпичном заводе практику.

Через час, когда Степан окончательно упыхался вспомоществовать, Лузин вдруг вспомнил ёб…понского городового. Да, местонахождение феномена обнаружили, но также обнаружилось, что добраться до него феноменально трудно. Находилось это нечто на верхнем луче звезды. Добраться, конечно, можно, если всё ж ретиво возжелать. В шаре, держащем пшеничными пучками звезду, есть дверь для альпинистов, контролирующих состояние шпиля. Но простите, на кой это нужно без спецподготовки? В том числе, Степану непонятно, на кой это нужно и со спецподготовкой?

— Так вы даже знаете, почему она именно там? — Лузин глядел на командира с претензией. — Мне опять шуршать щетинкой?

— Потом, потом, товарищ мой! Хоть у кошки дэвять жизней, у нас-то одна и плановая. Баиньки по плану. И у коллеги нашего вон глаза карасные. Спать хочешь, Стёпа?

Степан ответил. Он поздравляет учёных с достижением выдающегося результата, гордится ими и рукоплещет. В заключении имеет ещё добавить, что их великая физика у него уже в печенках.

Двое дружней фарфоровых китайских болванчиков, закивали головами. По видимому, обозначенная физика находилась у них к концу ночи в том же самом месте.

Бумажный второй раз появился в профессорской квартире. Опять от него что-то было нужно. Не сопротивлялся в надежде, что аргонавты с его продвигающей помощью наконец доберутся до золотого руна. А он автоматически избавится от хлопот. Эта одиссея ему порядком осточертела.

Абигель принесла бутылку вина ярящуюся кровавой точкой, организовала на столе, повернулась к нему спиной и нарезала пятачками огурец. Степан c пристрастием рассмотрел у девочки ноги. Ноги были что надо. Длинные, с идеально выточенным контуром. От них невозможно отодрать глаза. Чтобы не зацикливаться, спросил, чем Абигель красит волосы. Редкий же цвет.

Обернулась, улыбнулась так, что даже не парикмахеру ясно — волосы натуральные.

— Трудно поверить. Есть типовые правила. Встречал русых, солнцем советским согретых, льняных, цвета соломы, палевых, есть мёртвое золото, забеловые ещё… А у тебя скорее пепельно-платиновые… с белогвардейщиной… или с ртутью что ли.

Девушка снова глицериново обернулась.

— Это не про то, что с наследственностью у меня не в порядке?

Степан ковырнул воздух рукой: не о том он.

— Я слышу между отцом и Иваром — Степан всё какой-то… Ты, оказывается, художник. Профи!

«Что за тучка с мотором?!» Как-то она говорит странно, непонятно в каком контексте. Начал злиться.

— А в чем дело? Да, художник. И хороший на своей репертуарной территории, думаю.

— Я не сказала ничего обидного, а имела ввиду только самомнение художников. Но не твое, если хочешь. Каждый не сомневается, что он самый талантливый. Специфика жанра. Не дуйся.