Светлана Ягупова - Феномен Табачковой

Анна Матвеевна в свою очередь делилась всем, что у нее на сердце. Как-то рассказала о Сашеньке с Рощей. И спросила:

— Неужели прошлая жизнь может без остатка раствориться в памяти?

— Смотря у кого, — неопределенно сказал он. Успокаивать не стал, но и пустых надежд не подбросил, только сказал: — Видно, испытания нужны человеку затем, чтобы понять ему что-то, в чем-то разобраться. А насчет прошлой жизни… — Он задумался. — Конечно, грех зачеркивать ее, какой бы она ни была, а особенно, если неплохой выдалась. Вот сейчас показывают серию телепередач «Наша биография». Смотрю и будто по собственной молодости путешествую. Чуть ни в каждом кадре узнаю себя молодого, свою жизнь. Вот первые тракторы на полях тридцатых годов, и сердце заходится да это же мой колхоз на Брянщине! А вот молодежь сдает на значок ГТО, и вздрагиваешь от неожиданности — до чего один из парнишек на экране похож на меня, каким я был в молодости!

Анна Матвеевна понимающе улыбалась — и она не раз смотрела эту передачу, и у самой слезы проступали, когда видела, что оператор будто и в ее собственную жизнь заглянул.

Время в беседах пролетало быстро. Оглянуться не успели, как прошел месяц, и Вениамин Сергеевич сказал:

— Ну, милейшая, вроде бы все. Но точно определить, работает ли моя конструкция или нет, можете лишь вы. Одна в целом мире.

Он явно волновался, не спешил включать приемник, проверял по нескольку раз контакты и, наконец, повернул тумблер громкости.

— Слышу! — вскрикнула Анна Матвеевна и закрыла уши. — Громко! Очень громко! Нельзя ли потише?

— Голубушка вы моя! — Вениамин Сергеевич готов был обнять ее. Выходит, получилось? Ай да Аленушкин! — Покрутил винт настройки; — А так?

— Сейчас терпимо, — кивнула она. — И знаете, гораздо отчетливей, чем раньше.

— Теперь, — он выключил приемник, — закройте глаза. Что-нибудь слышите?

— Нет.

— Все. Можете спать без тампонов. — И стал собирать в чемодан инструменты. — Чудные мы, пенсионеры. Привязчивы, как собаки, — смущенно улыбнулся он. — Если позволите, буду приходить. Может, не так часто, как в последнее время, но буду. И тому есть причина.

— Какая? — встрепенулась ока.

— Не помню, кто сказал; «Доброжелательный обман длит огонь жизни». Так вот, в вашей квартире есть такой обман. Я имею в виду зеркало в прихожей. Стоит разок заглянуть в него, и хорошего настроения хватит на неделю. Ах вы, плутовка, улыбаетесь! Видно, знаете, в чем секрет? Ладно, не открывайте, иногда полезно заниматься самообманом. А все-таки подумайте, не познакомиться ли вам с товарищами с кафедры психологии?

— Нет-мет, — испугалась она. — Я и психиатру-то наврала, что в другой город переезжаю, а тут целая психология…

Теперь она не знала более увлекательного занятия, чем сидеть у приемника и крутить ручку настройки. Звук был так отчетлив, что многие голоса вскоре стали узнаваемы, будто она давно знакома с их владельцами. Постепенно вырисовывался облик города. Он был шумен, многолик и многозвенен. Он размышлял, плакал, ликовал, смеялся.

Голоса вызывали не только любопытство, но и смятение. В интимные разговоры, легкую болтовню, учебные лекции, свадебные песни, уличные реплики, любовные объяснения вплетались бормочущие, отчаянные монологи, банальная ругня, тоскливые беседы. Смеющиеся, деловые, спокойные голоса вносили в ее жизнь приятность и душевное равновесие. Но те, другие, никем, кроме нее, не слышимые «SOS» будоражили, тревожили, изматывали. Она уставала от них, злилась, что портят хорошее расположение духа, мешают ее тайному, ни с чем не сравнимому по увлекательности занятию. Их присутствие рядом с голосами благополучными было закономерно, она всегда подозревала о существовании подобных дуэтов. Настроясь на веселый беззаботный щебет, знала, что вскоре он будет прерван, как со временем прерывается всякая безмятежность, и предупредительно держала пальцы на винте, чтобы в любое мгновение его поворотом отвести от себя молнии чьих-то Драм. Но это было так же сложно, как если бы она вздумала бежать от себя. Она никогда не успевала; драмы втягивали ее в свое действо, будоражили. И все чаще и чаще казалось, что персонажи их намеренно тянутся к ней, ищут ее, тайно подозревая о ее существовании. И страдают от того, что не могут наладить с ней двусторонней связи. Их сигналы шли со всех сторон, пронизывая ее с головы до ног, чтобы сфокусироваться в одной точке — сердце. Сперва эта точка ныла глухой болью, потом боль разрослась, набухла, стала свинцово-тяжелой, кровоточащей Никакое лекарство не могло справиться с ней, погасить ее, потому что жила она не в самом теле, а как бы в душевных тайниках его. Боль росла, отвоевывая все большее и большее пространство. Избавиться от нее казалось уже не только невозможным, но и греховным. И когда она стала совсем невыносимой, Анна Матвеевна сказала при очередной встрече Аленушкину:

— Выпейте чашку кофе и, пожалуйста, поймайте бабочку-мысль: каким образом можно засечь источники голосов? Некоторых, разумеется.

— Однако желания у вас необъятные, — удивился Аленушкин. — Точнее, хотите голоса запеленговать? Что ж, вам повезло на соучастника преступления: в свое время я занимался «охотой на лис» — а именно по такому принципу нужно действовать. Придется установить и у себя дома точно такой прибор, — он кивнул на «Урал». — Но это не так сложно, как достать карту города или хотя бы нашего района — с указанием улиц, нумерацией домов. — И усмехнулся; — Хотел бы знать, что вы будете делать на рандеву с вашими знакомыми незнакомцами?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Но хочу его.

— Все это становится интригующим, — он потер ладони. — Но где взять карту?

— Это уж моя забота. — Анна Матвеевна вспомнила о старшем лейтенанте милиции Андрее Яичко, школьном дружке ее сына, и решила завтра же обратиться к нему.

— А вы уверены, что ваше, а теперь уже и мое вмешательство в чью-то жизнь так уж необходимо?

— Не совсем. Однако нужно убедиться в этом. Знали бы вы, свидетелем чего я стала. Нет-нет, не расспрашивайте, я даже подругам об этом ни слова. Но что за кладовая для писателя! Сколько сюжетов, проблем, а какие повороты мысли! Все это гораздо проще, прозаичней и грубей, чем в каком-нибудь романе или фильме. И одновременно прекрасно! Золото и пыль, замешанные в одной макитре… Никакому воображению не угнаться за этими житейскими фантомами. Между прочим, среди моих голосов и голос нашей древней графини, которая любит разъезжать на такси, и того человека, что вырастает на двадцать сантиметров. По вечерам старушка рассказывает внучке о прожитых годах. А была она, оказывается, фрейлиной при дворе последнего царя. И все расспрашивает девочку, как телевизор устроен. А когда та что-то мямлит, не умея объяснить, торжествующе восклицает: «То-то!» Чудится мне, за это время я кое-что понимать стала, будто занавесочка какая-то приоткрылась. Ведь что удивительно: изматывают люди друг друга чаще всего по пустякам, а не из-за глубоких принципов, убеждений. Записать бы на пластинку весь этот голосовой оркестр с его криками новорожденных и смертными вздохами, с его праздником и суетой. Такая пластинка многих бы встряхнула. Когда я вот так, как сейчас, сижу в этом удобном старом кресле, в тепле, свете, спокойствии и слушаю, что делается там за окном, поверьте, что-то вышибает меня из кресла, и я начинаю потихоньку ненавидеть и эти стены, такие тихие, мирные, и свои руки-ноги, спокойные, бездеятельные, никуда не спешащие, в то время как, уверяю вас, есть куда и к кому спешить. Стыдно признаться, поначалу даже как-то уютно было при этих голосах. Знаете, как при вьюге, когда сидишь у теплой печки. Но теперь… — Она вынула из стола небольшой ящичек, похожий на библиотечный. — Картотека, — подтвердила вопросительный взгляд Аленушкина. — Вот, полюбуйтесь, этого парнишку, еще подростка, опутывают негодяи, втягивают в одно грязное дельце. Знай я его адрес, давно бы позвонила в милицию и спасла мальчугана. А здесь, — вынула другую карточку, — здесь умирает от зависти в общем-то неплохой человек. И умрет, если никто не узнает и не поможет ему. А вы даже не представляете, сколько в мире одиночества! Особенно среди стариков и женщин.