Дети Морайбе - Паоло Бачигалупи
– А надо было упечь тебя за решетку!
– В ту пору не было законов, которые позволили бы это сделать. Конечно, потом вы таких пропихнули не один и не два, но, на мое счастье, пошли по внесудебному пути. И дали маху. И вот… – Амос затушил сигарету. – И вот мы здесь.
– Что тебе нужно?
– Известно ли вам, что часы на всех общественных зданиях не могут показывать температуру выше девяноста девяти градусов Фаренгейта?
– Ну допустим. И что с того?
– Это кем же надо быть, чтобы врать о температуре? Это кем же надо быть, чтобы запретить метеорологической службе сообщать о градусах выше девяноста девяти? Я еще могу понять, когда врут о выборах. Или о тех, кто разбогатеет из-за сниженных вами налогов. Или даже обо мне. В самом деле, почему бы не называть меня предателем? Ведь я добрался до вас… Но температура? – Хослов качает головой. – Она-то чем провинилась?
– Жара крепчает. Все уже это поняли. Сколько бы ни было градусов на улице, люди убеждены, что температурой манипулируют в политических целях. Но это же глупо! Какой смысл тревожиться из-за того, что нельзя изменить?
– Ну да, ну да… Чего не видишь, о том не тревожишься – и даже не задумываешься, можно ли на это как-нибудь повлиять. Да, тут есть резон. – Хослов снова закуривает. – А известно ли вам, при какой температуре горит сигарета?
– Нет.
– Выше девяноста девяти?
Тревин понимает, что задумал Хослов, только когда тот встает. Пленник пытается бороться, но это бесполезно. Хослов обхватывает рукой его голову и засовывает сигарету в ноздрю. Шипит плоть, Тревин вопит. Лишь после того, как прекратилось горение, Хослов отбрасывает испачканный в соплях окурок и садится.
– Сдается мне, в некоторых ситуациях температура еще имеет значение.
Мина открывает дверь и заглядывает в комнату:
– Вы в порядке?
У Тревина округляются глаза – он узнал девушку. Это она смотрела на него с таким обожанием, а потом охотно пошла с ним в номер и там застенчиво сняла блузку, предлагая себя…
А еще она что-то подмешала ему в шампанское, затем уложила его в тележку для белья и вывезла из гостиницы. Но тогда он уже был в отключке, так что у него остались только положительные воспоминания об этой милашке.
– Ты? – таращится он.
– Ну да, вы знакомы, – говорит Амос. – Дорогая, мы в полном порядке. Обсуждали температуру.
Тревин смотрит на него, как змея, мечтающая ужалить.
– Он опасен, – говорит Мина.
– И еще как! Но не в данный момент.
– Ты хоть знаешь, на кого работаешь? – спрашивает Тревин.
– О чем это он?
– Решил, что ты работаешь на меня, – объясняет Амос.
– А не наоборот?
– В его мире такое невозможно. – Амос закуривает сигарету. – Видите ли, сенатор, мы с Миной совершенно случайно нашли друг друга после одной из ваших чисток. Двое потерпевших кораблекрушение бедолаг, мы плавали среди обломков наших агентств. Я – мускулы. Она – мозг. На самом деле она тоже в основном мускулы. – Он оглядывается на Мину. – Как тебе удалось запихать его в бельевую тележку?
– Уложила ее боком на него, потом черенком швабры поставила на колеса вместе с ним.
– Умница! – Амос расплывается в улыбке. – Дайте пятифутовой бюрократке рычаг, и она перевернет планету. Или, на худой конец, двухсотдвадцатифунтового жлоба. Короче говоря, если раньше моя коллега наблюдала за разогревом океанских течений, за ускорением таяния ледников и расширением тепловых куполов, то теперь ее аналитические модели посвящены политическим движениям, нелегальному обороту денег и социальным настроениям. Однажды она с изумлением обнаружила в пульсирующем сердце своих моделей вашу особу. Признаться, я не был огорчен.
– Так вы психуете из-за того, что я оставил вас обоих без работы?
– Он дурак, – констатирует Мина. – Амос, давай, раствори его, и дело с концом.
Тревин вскидывается, у него глаза лезут на лоб.
– Что?!
– У меня есть подходящие химикаты, – продолжает Мина. – Следов не останется. Мы можем использовать кого-нибудь другого, в моем списке хватает кандидатур.
– Сучка, что ты несешь?!
Хослов одаривает Тревина язвительной ухмылкой:
– Химия, сенатор. Речь идет о химии. Если химия наших взаимных чувств не сулит желаемого результата, то химия, способная превращать человеческую плоть в розовую пену, уж точно не подведет.
Тревин содрогается:
– Чего вы хотите?
Мина протягивает ему изъятый телефон:
– Пароли от этого мобильника. Пароли от банковских счетов. Твой биткоин-кошелек. ПИН-код к охранной системе «Сигнал». Доступ к твоим соцсетям.
– Черта с два!
Мина пожимает плечами и поворачивается к двери.
– Схожу за ведрами.
– Стой! Чтоб тебя! Подожди!
Мина задерживается. Хослов вопросительно изгибает бровь:
– Итак?
– Если отдам то, что вы требуете, отпустите меня?
– Разумеется, – отвечает Хослов. – Мы бюрократы, а не прирожденные убийцы. Впрочем, – поправляется он, – Мина еще только учится.
И Тревин раскалывается. Мина записывает информацию.
– Проверка займет несколько минут, – говорит она наконец.
За ней затворяется дверь, и мужчины остаются наедине в плесневом желтом свете. Жужжит кондиционер. Он проработал много лет, основательно засорился. Хослов добыл его наверху в одном из своих мародерских набегов, когда собирал всякий хлам, которым потом заполнились лестничные клетки и коридор. Мина это называла стадией фортостроения. Спрашивала: «Ты что, шестилетний ребенок, чтобы сооружать крепость из одеял?» Амосу сравнение понравилось – тогдашняя возня доставляла ему поистине детскую радость.
Тревин ежится, ему холодно. Запрокинув голову к окутанному тенью потолку, Амос курит и глядит, как вьется дымок, отбрасывая собственные тени.
– Ты правда веришь, что не будет последствий? – спрашивает Тревин.
– А почему бы не верить?
– Ты совершаешь преступление.
– Преступление? Да. Вот он я, сижу перед вами. Самый настоящий преступник. Хотя… точно такими же делами я занимался во внутренней безопасности. И тогда они не считались криминальными, верно? – Амос пожимает плечами. – Иногда я прямо-таки теряюсь. Крат остался без бюро – как тут не растеряться? Начальства надо мной нет, и кто теперь поможет отличить хорошее от плохого? – Он берет задумчивую паузу. – Интересно получается: преступник – я, а сенатор – вы.
– Мне это интересным не кажется.
– У меня на родине вы бы точно были преступником. С помощью телешоу сеять