Герберт Уэллс - Остров доктора Моро

Нет возможности вполне подробно описать этих людей-животных — моя наблюдательность не особенно развита у меня и, к сожалению, я не мастер рассказывать. При общем взгляде на них, прежде всего бросалась в глаза удивительная несоразмерность их ног в сравнении с длиною туловища; однако наши понятия о красоте так относительны, что мой глаз привык к их формам, и, в конце концов, я должен был признать их мнение, что мои длинные ноги неуклюжи. Другим важным отличием от настоящих людей были: голова уродов, наклоненная вперед, и искривление позвоночного столба. Только Человек-Обезьяна не обладал большой выпуклостью спины, придающей людям такую грациозность. Большинство этих двуногих зверей имело нескладные закругленный плечи, и их короткие предплечья упирались в бока.

Некоторые из них были слегка покрыты волосами — по крайней мере так обстояло дело во все время пребывания моего на острове. Чрезвычайное безобразие также представляли лица уродов — почти все прогнатические, с плохо сформированными челюстями, простиравшимися до ушей, с широкими и выдающимися носами, покрытые в беспорядке густою растительностью и часто со странно окрашенными глазами, расположенными различным образом. Никто из них не умел смеяться, хотя Человек-Обезьяна обладал большою насмешливостью. Кроме этих характерных черт, их головы имели мало общего; каждая сохранила следы своего происхождения: отпечаток человечества многое в нем изменил, но не мог окончательно уничтожить следов ни леопарда, ни быка, ни свиньи, ни других самых разнообразных животных, из которых существо было создано. Голоса уродов также чрезвычайно разнообразились. Руки — всегда плохо сложенные — поражали меня на каждом шагу, — либо отсутствием нормального числа пальцев, — либо присутствием на последних спиральных когтей, или же, наконец, пальцы обладали громадною осязательною чувствительностью.

Самыми страшными из всех двуногих были двое: Человек-Леопард и существо полугиэна-полусвинья. Наиболее громадных размеров достигали три Человека-Быка, которые сидели в шлюпке на веслах. Затем шли существо с серебристой шерстью — блюститель закона, — Млинг и нечто вроде сатира, составленного из обезьяны и козы. Было еще три Человека-Ворона и одна Женщина-Свинья, Женщина-Носорог и несколько других самок, происхождения которых я не знал в точности, несколько Людей-Волков, один Человек-Медведь-Вол и один Человек-Сен-Бернард. Я уже упоминал о Человеке-Обезьяне; у него была также старуха жена, очень отвратительная и нечистоплотная, составленная из самки медведя и лисицы; увидя ее в первый раз, я прямо пришел в ужас. Она была фанатичною приверженницей «Закона». Кроме перечисленных уродов, на острове жило несколько незначительных существ.

Сперва я испытывал непреодолимое отвращение ко всем этим существам, очень хорошо сознавая, что все-таки они звери, но, мало-помалу, немного привык к ним, и то благодаря влиянию взгляда на них Монгомери. Он уже так давно вращался среди них, что смотрел на них почти как на нормальных людей; воспоминания о времени своей молодости, проведенной в Лондоне, казались ему славным прошлым, которое уж больше не вернется. Только раз в год отправлялся он в Африку для покупки животных от агента Моро, который торговал ими в этом городе. Ему приходилось иметь дело не в самом этом приморском городке испанцев-метисов, где попадались прекрасные типы человека, а на борте корабля, и люди на нем являлись в его глазах столь же странными, каковыми казались мне люди-животные на острове — с несоразмерно длинными ногами, плоским лицом, с выпуклым лбом, недоверчивые, опасные и буйные. На деле же он недолюбливал людей, и его сердце было расположено ко мне исключительно потому, что он спас мне жизнь.

Я даже думаю, что Монгомери тайно благоволил к некоторым из этих зверей, имел особую симпатию к их манерам, сначала он тщательно скрывал это от меня.

Млинг, двуногий, с черным лицом, его слуга, первый из уродов, с которым я встретился, не жил вместе с другими на окраине острова, но помещался в особой конуре невдалеке от ограды.

Он не был так умен, как Человек-Обезьяна, но был самым послушным и один из всех уродов более всех походил на человека. Монгомери научил его стряпать и вообще исполнять все легкие услуги, требуемые от слуги. Это был прекрасный пример замечательного искусства Моро, помесь медведя и собаки с быком, одно из наиболее удачных и тщательно обделанных его созданий. Млинг относился к Монгомери с признательностью и удивительною нежностью; последний замечал это и ласкал его, давая ему полунасмешливые и полушутливые названия, причем бедное существо прыгало от чрезвычайного удовольствия, но иной раз Монгомери, напившись пьяным, бил его ногами и кулаками, бросал в него камни и обжигал горячей золой из своей трубки. Однако, как бы с ним ни обращались, плохо или хорошо, Млинг ничего так не любил, как быть вблизи Монгомери.

В конце концов, я привык к этим уродам, и тысячи их поступков, вначале казавшиеся мне противными человеческой природе, вскоре стали в моих глазах совершенно естественными и обычными. В жизни наши понятия и представления, как я думаю, всецело находятся под влиянием окружающей нас обстановки и людей. Монгомери и Моро были слишком сильные и незаурядные личности, чтобы, живя среди них, можно было вполне сохранить свои представления о человечестве. Если я встречал одного из Людей-Быков, тяжелою поступью пробирающегося сквозь кустарники леса, мне случалось спрашивать себя и решать, чем Человек-Бык отличается от какого-нибудь настоящего серого мужика, после ежедневного механического труда медленно возвращающегося домой. Или, встречаясь с женщиной — полулисой и полумедведицей — с заостренным и подвижным лицом, так замечательно походящим на человеческое лицо, по выражению на нем хитрости, мне казалось, что я уже встречал подобные лица в некоторых улицах большого города, пользующихся дурною славою.

Однако, время от времени зверь в них ясно и определенно заявлял свои права.

Урод, по наружности, дикарь с безобразными плечами, сидя на корточках у входа в хижину, вдруг вытягивал вперед свои руки и зевал, со странною неожиданностью, обнаруживая острые передние зубы и клыки, сверкавшие и отточенные, как бритва.

Когда я прямо и решительно посмотрел в глаза одной из проворных самок, попавшейся мне навстречу на узкой тропинке, то с чувством отвращения заметил неправильный разрез ее зрачков; опустив взоры вниз, увидел изогнутые когти, которыми она придерживала на бедрах свои лохмотья одежды. Впрочем, любопытная вещь, которой я не мог понять, что эти создания женского пола, в первое время моего пребывания на острове, инстинктивно сознавали свою непривлекательную наружность, вследствие чего обнаруживали более, нежели человеческое стремление к соблюдению приличий и наружному своему украшению.