Многократор - Художник Её Высочества

Горациевское Nuda veritas. Истина, по древним легендам ходила нагая. А у Вильчевского пошла ногой. Нагая — ногой. Ать-два. Держать строй!

— Она такая голая, благоразумью мачеха. У нее в квартире точно балкона нет! Вытри-ка на лбу красную краску, неряха. Красный цвет — цвет чувственности и животворной силы. Всё на свете красное. Красное, побледневшее от страха, называется розовым. Коммунист может оказаться голубым, в чёрных кожанках у нас только комиссары да гомики ходят, а устыдившись своих наклонностей, записаться в партию зеленых.

— Пойдем сходим в магазин, трёкало. У меня яблоки кончились.

Перед тем как уйти в город, Иван взял тоненькую щетинку, намешал красного кадмия и написал на стене знаменитые слова. «Я верую в Страшный Суд, который осудит на страшные муки тех, кто в этом мире осмелился торговать высоким и непорочным искусством, всех, кто унизил его низменностью своих чувств, подлой жаждой материальных благ. Но я верую, что зато Он прославит верных учеников великого искусства, и окутанные небесным покровом лучей, ароматов и мелодичных аккордов, они навеки припадут к божественному источнику вселенской гармонии.»

В заключении анекдот про русский томагавк.

— На одном берегу мужик, на другом берегу мужик, — перекрикивал людоед Ракшаса дребезжание ступенек пока они винтообразно сваливались вниз. — Один кричит другому: «Эй, лови топор. Что молчишь, не поймал?» Это вам, братцы не по сырому лисировать, в тангенс-котангенс!

Обращаясь у лифтов уже к трём юным эрудитам. Братцы, кряхтя, пёрли стопки книг, держа их у колен и прессуя сверху подбородками, они даже не имели возможности нажать на кнопку лифта. Степан это сделал, пропустил загруженных знанием студиозусов вперед и втянул в кабину за рукав дежурного по тишине, которого остановить практически невозможно. Видите ли Иван Вильчевский постоянно путает вдохновение с возбуждением.

— Возбуждение у нас что? — пристал он к ближайшей книжной стопке, на корешках всё только про физику.

Из-за книг показалось потное от натуги поллица и обьяснило:

— Возбуждение у нас — механическое колебание, испытываемое механизмом или…

— Или фаллическим мускулом, — перебил Вильчевский. — А вдохновение у нас что? Правильно! Вдохновение у нас эт-та абстрактный корень из событий. Волос в волос, голос в голос. Вдохновение у нас эт-та страна из чистого серебра! — многозначительно тряся кулаком над макушкой. Окажись кулак внутри Царь-колокола — набат и паника в Москве. — Незаметно, неуклюже не отсиживать бездарно, претворяясь неимущим. Не стоять не соглашаясь с напряжением пера. Разбежаться и подпрыгнуть, отрекаясь от равнины. Приподнять на крыльях небо, утвердить свои законы всемогущего творца. Захватить всё остальное и попить с коллегой, с воблой жигулёвского пивца. Слышь Андреич, а на кой нам яблоки? Может в пивбар зарулим, да по кочкам? Правда же братцы, наука не пиво, в рот не вольёшь? Пейте пива больше, брюхо будет толще! Пейте пиво пенное, морда будет офигенная! Чё ты всё улыбаешься, Стёпик? Я тебя спрашиваю: собьём мушку али нет?

Город попал в рот ночи. Луна, сделанная из теста, опять полная и лупит вовсю обморочным светом, затмевая тысячеглазое небо. В проеме окна висит шар, и хоть перестало у художника щекотать в мозгу, когда обращались к нему пси-напрямую, неуютное ощущение имело место. Да и шары эти идеальные, черти горох не молотили и, вообще, ума палата…

— Влчек, сделайте одолжение, оборотитесь в главрежа.

Совсем другое дело. Степану привычнее смотреть собеседнику в глазки. Это дикому индейцу шарообразность достаточна. Того спроси: «Почему у солнца не видно рук?», он ответит конструктивно: «Потому что солнце держит руками натянутый лук перед собой».

— У меня печальная новость. Жульен погиб.

Степан замер, забыв о турке. Кофейная пена залила плиту. Противно завоняло горелым. Сматерился.

Хотя цивилизация Жульена могущественна и контролирует розу ветров, но природа есть природа. Мощное статическое электричество в верхних слоях атмосферы, тучи-убийцы, молния попала в цепочку, погибло десяток особей, но для симбиотического организма, состоящего из тысяч едениц, потеря невелика. Сомкнувшись, многокилометровый единый организм полетел дальше по гигантскому кругу своей территории. Относится здесь к смерти, как к смерти одной личности нельзя, смягчает главреж. Их суть не отдельное звено — вся цепь. У них даже национальный юмор есть по этому поводу. Но Бумажному жалко отдельное звено. Вспомнить, как катался пёс в ведре по мастерской…

Сматерился, вытер плитку, зарядил турку снова. Сматерился. Сматерился культурно, не то что однажды. Пошёл в библиотеку, выбирал книгу, рядом телевизор нашёптывал новости, тут услышал о смерти Сальвадора Дали. Матерился так, что книги краснели. Оказалось, он не один был. Из-за стилажа вышла миленькая девушка-библиотекарь с намерением осудить степановы тирады. Но когда узнала, почему посетитель ругается, сама грязно ругалась: «Паллата моя номер шесть, ханаанская! Бордюрина-порепник! Тузенбах Московского Художественного Ак-кадемического!»

Гжимултовский рассматривал «Внеземной натюрморт».

— Полосатое с белой луковицей в основании ты не на моей планете приглядел?

— Я сделал цветочную форму из ваших причальных башен.

— Это не причальные башни, они антиэнтропийные аккумуляторы. Мы пользуемся несвязанной энергией, а избытки её через них передаем на общие нужды. Помимо нас, бинарных существ, энергия необходима другим формам, попроще. Надо сосуществовать, помогая друг другу. Океаническая жизнь до сих пор дика и гневлива. Возимся с ними, что с малыми детьми.

— Наверное те фейерверки над головастиками, когда пролетали над океаном?

— И не только они. Плеченогие продуктусы из асфальтитов. С ними тоже греха не оберешься. Хулиганье!

Степан поднатужился вспомнить что-нибудь плеченогое, но бесполезно. Сколько он миров посетил? Сто? Тысячу? Какое там, тысячу! После первого десятка в голове перепуталось. Это вам не пирамида Хеопса. Таких пирамид в степановой голове уже сто пятьдесят пять миллионов штук и каждую переставить на метр в сторону пара пустяков. Не в них дело, достойный негуманоид. Для думающего художника откровения в интимных мелочах. Пора кончать степаниаду. Работы накопилось — оформиловка, холсты ждут, яблоки закончились, членские взносы платить. И Аби вернется со дня на день. Все вселенские разносолы яйца выеденного не стоят против одного её поцелуя за ухо. Посмотрел турист соседние галактики и будя. Зато если его краля начнёт ластиться… пусть хоть с работы увольняют за прогулы, а не надоест!