Чез Бренчли - Башня Королевской Дочери

Вы лжецы, братья мои. Вы лицемеры, заслуженно носящие это имя. Вы взываете к Господу, выставляете напоказ свою добродетель и свои мечи, вы стоите на границах Чужеземья и оборачиваете лицо к пустыне, пугая шарайцев, а в это время сердце королевства догнивает за вашими спинами, отравляя гнилью все вокруг, все Чужеземье, которое умрет и с которым вместе умрут наши души. Вы знаете это, братья мои, и все же ничего не делаете. Вы поворачиваетесь спиной к самой гнусной грязи, какая только касалась нашего мира, и продолжаете притворяться. Вы делаете вид, что этого нет!..

Что такое мой плевок на ступени алтаря по сравнению с великой ересью, называемой Свернутой землей, землей, которую мы не можем даже назвать по имени? Плевок можно смыть, он не разъест камня. Плюнувшему можно даровать прощение. Настоящее зло - в ереси, она разъедает добродетель, как язва разъедает здоровую плоть; лишь сталью и огнем очищается плоть от язвы. Еретики обретут прощение в огне, ибо нигде более им не найти его.

Но вы, братья мои, вы, позволяющие этой язве расти, - где найдете прощение вы? Вы отрицаете Господа, пренебрегая своим долгом перед Ним. Вы предаете Господа, предавая свой долг перед Его народом. Вы оскверняете имя Господне, оскверняя свой долг перед Его землей.

Вы говорите, что не можете отыскать врага, не можете очистить Свернутые земли? А я говорю вам: загляните в себя, поймите, что вы сами ослепили себя, сами не позволяете своим устам говорить правду! Вы не хотите даже назвать врага по имени? Как же вы можете надеяться отыскать его?

Так давайте же назовем врага - да, прямо здесь, перед алтарем Господа, против которого так кощунствует этот враг. Сурайон! Говорю вам, Сурайон и есть ваш враг, язва, которая убьет нас, если не вырезать ее из тела. Сурайон со всем его народом, от правителя до последнего крестьянина. Как можем мы сражаться с шарайцами, если не осмеливаемся сразиться с той темной силой, что затаилась у нас в сердцах?..

* * *

Только поднявшись на ноги после конца проповеди, Джулианна поняла, что, кроме нее и ее спутников, на галерее был еще один человек, который молча возник за их спинами после торжественного прохождения магистров. Появись он раньше, Джулианна наверняка заметила бы его.

Это был молодой человек, высокий, темноволосый, с горящим взглядом; он не отрывал глаз от алтаря, рука лежала на мече, а нестриженые волосы волной спадали на плечи.

Голова у него была непокрыта, хотя у черного плаща, накинутого поверх белой рясы, был капюшон.

Внезапно Джулианна заметила, что Блез стоит с обнаженной головой, неловко вертя шлем в больших руках и старательно отводя взгляд.

Вновь взглянув на зал, она увидела непокрытые головы и среди братьев, ожидающих своей очереди уйти. Их глаза горели соколиным блеском, они оглядывались, пытаясь найти среди толпы подобных себе.

Среди них не оказалось смельчака, который вышел бы на ступени алтаря и плюнул на них, однако, как подумала Джулианна, эта мысль наверняка мелькала в головах братьев.

Они не выказали ни неуважения, ни недовольства, не подались навстречу оратору, хотя он говорил так страстно, что почти убедил даже Джулианну. Это был даже не бунт. Это была революция - или первые ростки ее.

Жаль, что нет способа рассказать об этом отцу.

Блез быстро проводил девушек до их покоев и, извинившись, удалился наверное, в трапезную, подумала Джулиана, причем не столько ради еды, сколько ради компании, поговорить и послушать других. Мальчишки... станут подбивать друг друга ответить на вызов...

- Братья принесут вам еду, госпожа, - сказал напоследок сержант, видно, боясь, как бы Джулианна не подумала, будто ею пренебрегают. Вскоре девушка услышала за занавесками шаги и голос, однако в комнату принесли вовсе не еду.

Братья принесли лохань, полотенца, ящичек с мылом и воду.

Горячую воду...

Двадцать дней осталось пути. Этот путь длинной тенью протянулся по пескам, по мелким соленым озерам, по лавовым равнинам. Пастбища попадались сплошь никудышные, вода в колодцах была солоноватой и горчила. На дороге остались кости десятка верблюдов и два непогребенных трупа, которые скоро превратятся в скелеты, когда до них доберутся шакалы.

- Или корамы, - прошептал в ночь Джезра. - Небось уже побежали за котлами...

Под одеялами засмеялись - взахлеб, но тихо, чтобы не разбудить спящих. В этом смехе была правда - быть может, поэтому смеющийся задыхался, пытаясь удержать смех. На самом деле корамы вовсе не ели ни своих, ни чужаков, это была старая шутка, которой верили только дети. Истинно было только одно: то, что корамы были хитрым и грязным народцем без чести, да еще то, что они крепко хранили тайну секретных колодцев. Как иначе они ухитрились бы выжить со своими стадами в мул-абарте, великих белых песках, если бы не знали тайных колодцев и хороших пастбищ?

Разве что они действительно ели людей, пили их кровь и соки тела. Ни один взрослый этому не верил - хотя, впрочем, кто сказал, что это пустые слухи? однако сплетня продолжала жить, и люди презрительно смеялись над корамами, не разбираясь, правда это или ложь. Все уже привыкли к этому: корамы - каннибалы, ашти - трусы, племя бени-рис любит золото и серебро, а сарены любят только мальчиков, так что их род продолжают мужчины из других племен...

Они были саренами, и он, и Джезра, братья по кровной клятве, которые никогда не женятся; однако он без колебаний убил бы любого, от кого услышал бы эту ложь. Даже здесь, под сенью клятв, данных каждым из его людей, - не затевать ссор и сражаться только с неверными. Вот в чем правда, подумал он: даже сам Хасан не может действительно объединить племена.

Именно поэтому умерли те два человека. Между ними была давняя кровь, семейная вражда, бесконечные истории набегов и угнанных верблюдов, о которых рассказывали из поколения в поколение. А на марше все началось с пустого спора о том, чей дед был более великим воином. Сперва на спор не обратили внимания шарайцев хлебом не корми, дай только поругаться, чтобы не так скучно было в пути.

Однако на привале, когда верблюды разлеглись на песке, а люди попытались отдохнуть под палящим солнцем, спор продолжался. Дошло до поножовщины, которой было не избежать, - слишком уж эти люди ненавидели друг друга. Сталь сверкнула на солнце, заскрежетала о сталь, задыхающийся вскрик - и вот уже человек лежит на красном песке, жадно впитывающем кровь.

Не прошло и часа, как его противник тоже был мертв по приказу Хасана. Оба трупа были брошены на поругание прямо на дороге и без оружия. Этой ночью молодые люди хихикали под одеялами - если, конечно, у них были одеяла, - но в их смехе ему слышалась обреченность. Может быть, неверные в конце концов победят, и все только потому, что шарайские ножи невозможно удержать подальше от шарайских глоток.