Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

Не без пугающих происшествий миновали мы Кемранский лес. Будет, о чем написать любезной моей Уаре, ежели жива останусь и сумею добраться до почты.

Довольно сказать и того, что мы повстречали РАЗБОЙНИКОВ. Доныне никаких разбойников, кроме податных инспекторов, ни мне, ни Гастону видеть не доводилось, однако-ж мы все сумели высоко удержать семейственное имя наше и, смею надеяться, будущий мой супруг, любезный Миловзор, не покраснеет никогда за родственников своих!

Выскочив форменным образом ниоткуда, предстали внезапно пред нами вдруг отвратительнейшие образины, числом никак не менее десятка, и зачали кричать звероподобными голосами, требуя отдать им и деньги наши, и лошадей, и поклажу и, быть может, самую честь – на глумление! Миловзор со слугами тотчас вооружился и ушел в засаду, дабы не без эффективности напасть на супостатов внезапно с флангов, а Гастон, храбрый брат мой, мгновенно освежил в памяти недавнее свое боевое прошедшее, схватил шпагу и бросился навстречу неприятелю! Меж ним и предводителем разбойников вспыхнул смертельный бой.

Собачка Милушка, внезапно охваченная тем же героическим порывом, что и владелец ея, т. е. Гастон, с громким гавканьем вырвалась из рук моих и метнулась прочь из кареты. Подпрыгивая различными образами, словно бы на пружинках, отважная псица гавкала и рычала, казалось, сразу отовсюду, так что Гастон несколько раз спотыкнулся об нее, отдавил ей хвост и сам едва не растянулся на земле самым плачевным и неудачным образом. Наименовав верную спутницу свою различными характеристическими эвфемизмами, велел он мне забрать оную и держать отныне крепко, что я и сделала, позвав Милушку к себе громким и властным тоном. Собачонка тотчас метнулась обратно, торопясь осчастливить меня всем пылом своей любви, т. е. облизав мне лицо. Я крепко ухватила ее за ошейник. Милушка сия обладает еще той особенностию нрава, что более всего обожает слизывать с лица всяческие косметики и предпочитает это развлечение многим иным. Потому я предоставила ей невозбранно закусывать тем приятным и благоуханным маслом, коим смазывала я себе всегда лицо, отправляясь в путешествия, дабы оно не подвергалось опасности быть обветренным.

Так, в объятиях собачкиных, проходили для меня минуты, когда брат мой и будущий супруг рисковали жизнями в сражении с разбойниками. Впрочем, исполненное безумной тревоги ожидание недолго продлилось – вскоре уж обнимала я милаго жениха моего, а брат, обтирая лицо платочком, пыхтел и с неудовольствием разглядывал свои обломанныя ногти. Милушка рванулась к нему с силой, какой никак нельзя было заподозрить в столь нежном и невеликом существе, и бросилась к нему в объятия, царапая когтями кафтан его и оборвав даже пуговицу в порыве восторга.

Однако ж иные события почти тотчас изгладили в памяти нашей встречу с грабителями, едва не ставшую роковой! Распространяться о сем мало желания имею, ибо повстречали мы столь долго преследуемого нами колдуна аль-Масуила, чья отвратительная персона обременяет отныне собою наше доселе весьма дружественное сообщество. Колдун сей стар, безобразен, любострастен, безстыден в речах и гнусен в поступках – словом, являет собою законченный вид пресмыкающегося, коему и шею-то – морщинистую, трясущуюся и голую – свернуть без перчатки на руке было бы срамно.

Одно может служить к утешению, хотя и малому: отныне злокозненная преступница Феанира не уйдет от назначенной ей злой участи. Ибо вскорости мы непременно нагоним злодейку (аль-Масуил немало об ней поразсказал, но в журнале девическом сим розсказням отнюдь не место), и она будет предана своей жестокой судьбе, а именно: отдана во власть любострастия аль-Масуила. Мерзкий старикашка имел дерзость посвятить Гастона и Миловзора в подробности той изощренной казни любострастием, коей намерен он подвергнуть коварную предательницу. Впрочем, я в этот момент выходила прочь из помещения, дабы не осквернять мыслей своих даже прикосновениям к оным нечистым мечтаниям.

Итак, что мы сейчас имеем перед собою? Вечер, харчевня, пылает очаг – и неприютная тьма, разлитая на много миль кругом. Кто знает, какия странныя или ужасныя создания скрываются в этой тьме? Какия путники бредут по дорогам Галадора в эту пору, не ведая, где преклонить им голову? Какия жабы таятся в болотах, мерцая круглыми выпученными глазами? Какие существа в любое мгновение могут вынырнуть из безкрайнего океана нощи?

В трактире, кроме нас, еще несколько постояльцев, и все они путешествуют каждый по своей надобности. Превратности дороги свели нас вместе у одного очага. Странно сие! При любых иных обстоятельствах никому и в голову не пришло бы заговорить с другим; и вот, однако-ж, мирно сидим мы рядком, словно бы члены одного семейства, и ведем долгую, не без приятности, беседу.

Опишу здесь товарищей наших по ночлегу, а заодно и наиболее любопытные рассказы их – для забавы, памяти, а отчасти и назидания.

Сию историю поведал субтильный молодой человек, казавшийся пиитом, ибо в одежде оный был нарочито небрежен, позы принимал все больше деликатные и гораздо блистал очами, сериозно надеясь на их очарование. Вот его рассказ:

Некогда был я студиозусом в городе славном и старинном, что на берегу Янтарного моря одною стеной врастает в гранитные глыбы, другой попирает болота лесные. Сей город украшен могучими башнями черного камня, зубчатые крыши корябают низкое, светлое небо. Но теплое солнце глядит благосклонно на стены и крыши сквозь тучи, пронзенные шпилями старых часовен.

Учился я скверно, ибо повсюду погибель была для моей тонкой натуры – призраки былого озаряли все окрест тайною и вдохновением. Обе сии стихии, иначе – гении, имеют опасную власть над душой. Первая, подобно прекрасной женщине, как бы призывает совлечь с нея покровы; вторая смущает душу чередою узоров и целых картин. Их пленник делается разсеян. Вот уж он сам – сущий призрак, ноги его ступают по мощеной улице, думы – парят в поднебесье, а очи зрят грядущее или давно прошедшее.

Тщетно пытался я обороть сие наваждение, прежде – сухою наукой, после – шумным весельем со своими товарищами. Однако ж между буквиц пыльных фолиантов проступали целыя повести в новейшем романтическом вкусе. А что до веселья – и тут афронт, ибо пунш вкупе с битием филистеров изнуряли тело похмельями, и тогда мечтательность охватывала меня полностью и управлялась за меня с моими ослабевшими членами.

Запахнувшись в крылатый плащ, обыкновенно брел я на берег залива, где становился на камень, вдававшийся в пенные волны. Часами я созерцал волнуемую толщу воды и слышал самый голос моря. Ветр то ласково шевелил мои кудри, то вдруг, осердившись, хрипло рычал мне в лицо, дергал меня за полу плаща, желая, чтобы я упал на острыя мокрыя каменья.