Уолтер Миллер - Песнь для Лейбовица. Часть 1

«Восславим». Он вновь задумался о синьке. Никому еще ничего не сказав, Френсис начал готовиться к осуществлению задуманного. Он раздобыл тончайшее руно ягненка и несколько недель подряд в свободное время размягчал его, растягивал, разглаживал, пока изнанка не стала безупречно ровной и белоснежной. Тогда Френсис спрятал заготовку до поры до времени. Месяцы ушли на повторный просмотр «Меморабилии» в поисках хоть какого-нибудь ключа к тайне синьки. Он не нашел ничего похожего на закорючки схемы, смысл которой так и остался непонятным. Зато много времени спустя Френсис натолкнулся на страницу из какой-то книги, где речь шла о синьках. Наверное, это был обрывок из энциклопедии. Синьки упоминались там лишь вскользь, и часть текста отсутствовала. Но, перечитав страницу несколько раз, монах начал подозревать, что он и многие переписчики прежде него потратили массу времени и чернил впустую. Белым по темному древние писали не с какой-то специальной целью. Оказывается, существовал такой дешевый и простой способ копирования. А оригинальный рисунок, с которого делалась синька, был нормальный, черный на белом. Френсис почувствовал, что сейчас упадет и начнет биться головой о каменный пол. Сколько же труда и чернил потрачено зря! Наверное, лучше не говорить брату Хорнеру — у старика больное сердце.

Открытие заставило Френсиса ускорить осуществление своего замысла. Копию, призванную восславить Лейбовица, можно было делать без лишних предосторожностей. В перевернутом цветовом изображении никто поначалу и не догадается, над чем трудится Френсис. А некоторые детали рисунка можно будет слегка видоизменить. Нет, он, конечно, не посмеет переделывать по-своему то, чего не понимает, но наверняка хуже не будет, если цифровые таблицы и надписи печатными буквами симметрично расположить вокруг схемы на красивых щитах и свитках. В самом чертеже монах менять ничего не осмеливался — пусть остается точь-в-точь таким же. Однако если цвет не имеет важности, почему бы не выбрать самый лучший? Френсис хотел сделать штуковинки и спиральки золочеными, однако загогулинки были слишком мудреными для золочения, а золоченые квадратики выглядели бы аляписто. Придется делать все эти детали черными, но зато уж линии должны быть цветными, чтобы оттенять значки. С асимметрией рисунка ничего не поделаешь, однако Френсис решил, что хуже не будет, если всю схему обвить виноградной лозой, конечно, не задевая никаких важных деталей. Виноградные листья создадут впечатление симметрии или, уж во всяком случае, придадут асимметрии естественный вид. Ведь когда брат Хорнер разрисовывает заглавную М целым лесом чудесных ветвей, листочков и плодов, да еще и змеей обовьет, ее же все равно можно прочесть. Чем же вся эта красота может повредить схеме?

Руну лучше всего придать форму не прозаического прямоугольника, как у оригинала, а геральдического щита со свернутыми краями. Френсис сделал десятки эскизов. В самом верху он расположит образ Троицы, внизу — герб Альбертианского ордена, а прямо над ним — портрет Блаженного.

Однако, насколько Френсису было известно, никаких изображений Лейбовица не сохранилось. Несколько приукрашенных образков не в счет — все они были написаны после эпохи Опрощения. Не сохранилось даже устного описания Блаженного, хоть предание гласило, что он отличался высоким ростом и сутулостью. Может быть, когда откроют убежище…

Предварительная работа Френсиса прервалась однажды после полудня. Монах вдруг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, на стол легла чья-то тень, и… Нет! Только не это!

Блаженный Лейбовиц, помоги мне! Смилуйся, Господи! Только бы это был не…

— Это еще что такое? — прогремел над его головой голос настоятеля.

— Рисунок, господин аббат.

— Я вижу, что рисунок. Но что это?

— Синька Лейбовица.

— Та, которую ты нашел? Хм, что-то непохоже. Зачем ты изменил ее?

— Это будет…

— Громче, не слышу!

— Разукрашенная копия! — сорвался на крик Френсис.

— А-а…

Аббат Аркос пожал плечами и пошел дальше.

Несколько мгновений спустя брат Хорнер, подойдя к столу Френсиса, с изумлением обнаружил, что монах лежит без чувств.

8

К удивлению брата Френсиса, отец Аркос больше не мешал ему заниматься реликвией. С тех пор как доминиканцы согласились расследовать это дело, настоятель успокоился. Дело о канонизации потихоньку двигалось, и аббат, казалось, даже забыл про удивительную историю, случившуюся во время пустынного бдения с неким Френсисом Джерардом из Юты, ныне монахом Альбертианского ордена Лейбовица и переписчиком рукописей. Как-никак с тех пор минуло уже одиннадцать лет. Давным-давно в кельях послушников стихли предосудительные слухи о загадочном паломнике. Да и послушники теперь были совсем другие. Новички из их числа и вовсе ничего не слышали об этой истории.

Однако то давнее приключение стоило брату Френсису семи великопостных бдений среди волков, и для него эта тема навсегда осталась небезопасной. После любого упоминания о достопамятных событиях ночью ему непременно снились волки и отец Аркос: настоятель швырял хищникам куски мяса, Френсисова мяса.

Тем не менее монах уразумел, что может продолжать свой труд вполне спокойно, если, конечно, не считать постоянных поддразниваний брата Джериса. Френсис уже приступил к разукрашиванию руна. На тончайшие орнаменты и миниатюрное золочение уйдут долгие годы, ведь работать приходилось урывками, но в темном океане веков время не двигалось, а жизнь казалась кратким мигом даже самому живущему. Томительная вереница дней и времен года, болезни и лишения, а потом — соборонование и чернота, конец, вернее, не конец, а начало. Ибо лишь тогда маленькая дрожащая душа, вынесшая — хорошо или дурно — все тяготы, вырвется на свет, предстанет перед Справедливым и растворится в его огненном, сострадательном взгляде. И тогда Владыка скажет: «Приди». А другим он скажет: «Изыди». Ради этого мига и тянулась тоскливая череда земных лет. В век, когда жил Френсис, иначе верить было просто немыслимо.

Брат Сарл завершил пятую страницу своего реставрационного труда и рухнул прямо на рабочем месте. Через несколько часов его не стало. Ну и пусть, записи-то остались. Пройдет сто лет или двести, кто-то наткнется на них, заинтересуется и, возможно, продолжит дело. Пока же отзвучали молитвы за упокой раба божьего Сарла.

Надо еще рассказать о брате Финго и его творении. Года два назад Пестрому дозволили вернуться в плотницкую мастерскую и продолжить — тоже урывками работу над деревянной скульптурой Блаженного мученика Лейбовица. Как и Френсис, Финго мог уделять любимому занятию не более часа, да и то не каждый день; работа двигалась медленно, почти незаметно для постороннего взгляда. Во всяком случае, Френсис не замечал каких-либо изменений в скульптуре — слишком уж часто приходил он на нее смотреть. Молодого монаха привлекала неизменная жизнерадостность резчика, хоть он и понимал, что Финго вынужден вести себя так, иначе людей будет отпугивать его уродство. Френсис любил в короткие минуты отдыха наблюдать, как работает Финго.