Уолтер Миллер - Песнь для Лейбовица. Часть 1

Надо еще рассказать о брате Финго и его творении. Года два назад Пестрому дозволили вернуться в плотницкую мастерскую и продолжить — тоже урывками работу над деревянной скульптурой Блаженного мученика Лейбовица. Как и Френсис, Финго мог уделять любимому занятию не более часа, да и то не каждый день; работа двигалась медленно, почти незаметно для постороннего взгляда. Во всяком случае, Френсис не замечал каких-либо изменений в скульптуре — слишком уж часто приходил он на нее смотреть. Молодого монаха привлекала неизменная жизнерадостность резчика, хоть он и понимал, что Финго вынужден вести себя так, иначе людей будет отпугивать его уродство. Френсис любил в короткие минуты отдыха наблюдать, как работает Финго.

В мастерской вкусно пахло сосновыми, кедровыми и еловыми опилками и еще потом. Древесину раздобыть было не так-то просто — в пустыне деревья не росли, если не считать нескольких фиговых пальм и тополей возле колодца. До ближайшей чахлой рощи было три дня езды. Нередко проходила целая неделя, прежде чем посланные туда монахи возвращались обратно с несколькими ослами, груженными ветками и сучьями, из которых потом делали пробки, колесные спицы, ножки для стульев. Иногда привозили бревно, чтобы заменить сгнившую балку. Неудивительно, что при такой ценности древесины монастырские плотники заодно становились резчиками и скульпторами.

Бывало, Френсис сидел в углу мастерской на скамейке, смотрел, как работает Финго, и набрасывал на бумаге эскизы, стараясь угадать, какой станет в окончательном варианте та или иная, пока лишь едва намеченная деталь скульптуры. Черты лица уже определились, но еще казались размытыми из-за следов резца и трещинок. Брат Френсис, водя пером по бумаге, пытался воссоздать облик блаженного еще прежде, чем скульптор закончит. Финго только посмеивался. По мере того, как продвигалась работа, Френсису все чаще мерещилось, что Лейбовиц улыбается, причем улыбка была странно знакомой. Монах зарисовал ее, и чувство уже виденного усилилось. Однако кто и когда так лукаво улыбался, он вспомнить не мог.

— Неплохо, совсем неплохо, — отозвался Финго о наброске.

Переписчик пожал плечами:

— Странное у меня чувство. Будто видел эту улыбку раньше.

— Только не у нас в монастыре, брат. Или, во всяком случае, не в мои времена.

Во время рождественского поста Френсис тяжело заболел и смог вновь посетить мастерскую лишь несколько месяцев спустя.

— Лицо почти закончено, Франциско, — объявил резчик. — Ну как оно тебе?

— Я знаю, кто это! — ахнул Френсис, уставившись в грустные, но и веселые прищуренные глаза статуи, в ее губы, таившие насмешливую улыбку. До чего же знакомое выражение!

— Ну да? — удивился Финго. — И кто же это?

— Я… не уверен. Но, по-моему…

Финго засмеялся:

— Да ты просто узнал свои собственные наброски.

Френсис так не думал. Чье же это все-таки лицо? «Ну-ка, ну-ка», казалось, говорило оно монаху.

Аббату Аркосу улыбка показалась неуместной. Он позволил резчику закончить работу, но объявил, что статуя никогда не будет стоять там, где первоначально собирались ее разместить, — в церкви, когда Блаженный наконец будет канонизирован. Много лет спустя, когда изваяние было готово, настоятель поставил его в коридоре дома для гостей, однако после того, как скульптура вызвала неудовольствие одного приезжего из Нового Рима, велел перенести ее в свою келью.

Медленно, кропотливо брат Френсис трудился над своим руном, постепенно превращая его в подлинное чудо красоты. Слава о его произведении разнеслась по всему монастырю, и монахи часто толпились у стола Френсиса, восхищенно перешептываясь. «Вдохновенный труд, — говорили они. — Дело ясное. Ну конечно, ведь он встретил в пустыне самого Блаженного».

— Не понимаю, почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным, раздраженно ворчал брат Джерис, чей запас колкостей давно уже иссяк, истощенный безграничным терпением Френсиса. Сам скептик тратил свое свободное время на изготовление промасленных абажуров для церковных лампад, чем заслужил расположение настоятеля — тот вскоре назначил Джериса ведать «вечнозелеными». Приходные книги не замедлили подтвердить, что выбор аббата был верным.

А тем временем слег брат Хорнер, главный переписчик. Через несколько недель стало ясно, что старый монах, столь горячо любимый своими подопечными, уже не поднимется. Перед рождеством отслужили заупокойную мессу и предали останки святого старца земле. Братия скорбела и молилась, а настоятель тем временем назначил главным переписчиком Джериса.

В тот же день новый начальник объявил Френсису: хватит заниматься детскими игрушками, пора дело делать. Монах покорно упаковал руно в пергамент, положил сверток в деревянный ящик и спрятал на полку; отныне в свободное от основной работы время он занимался абажурами. Френсис не роптал, ибо знал, что рано или поздно душа возлюбленного брата Джериса отправится той же дорогой, что и душа брата Хорнера, дабы начать жизнь вечную, шагом к которой была земная юдоль. И, вернее всего, произойдет это рано, а не поздно, судя по тому, как брат Джерис суетится, гневается и надрывается. Когда же это случится, брат Френсис сможет, если позволит Господь, завершить свою любимую работу.

Однако провидение вмешалось гораздо раньше, чем душа брата Джериса вернулась к своему Творцу. На следующее же лето в монастырь из Нового Рима прибыл с ослиным караваном апостольный протонотарий со свитой. Он назвался монсеньором Альфредо Агуэррой, адвокатом блаженного Лейбовица в деле его канонизации. С монсиньором прибыло и несколько доминиканцев. Протонотарий должен был наблюдать за вскрытием убежища и исследованием Герметической среды, а также рассмотреть все доказательства святости Лейбовица, которыми располагает обитель. Включая, к крайнему неудовольствию настоятеля, и обстоятельства якобы имевшего место явления блаженного мученика некоему Френсису Джерарду из Юты.

Монахи сердечно встретили защитника Лейбовица, разместили в прелатских покоях и приставили для услужения шестерых послушников, которым было велено исполнять все прихоти гостя. Однако, к разочарованию прислужников, никаких прихотей у монсеньора Агуэрры не оказалось. Ему предложили изысканные вина он вежливо пригубил и сказал, что предпочитает молоко. Брат охотник доставил к столу гостя жирных перепелок и кактусных курочек, однако, поинтересовавшись, чем питаются эти создания («Кукурузой?» — «Нет, мессир, они жрут змей»), Агуэрра объявил, что будет вкушать обычную монашескую пищу в трапезной. По правде говоря, если б он спросил, что это за кусочки мяса попадаются в каше, то наверняка предпочел бы сочных и аппетитных кактусовых курочек. Мальфредо Агуэрра настоял, чтобы жизнь в обители продолжалась согласно всегдашнему распорядку. Тем не менее каждый вечер гостю устраивали развлечения приглашали то музыкантов, то клоунов, пока протонотарий не уверился, что монахи ведут преувлекательный образ жизни, о чем он был наслышан и ранее.