Василий Головачев - Настоящая фантастика – 2015 (сборник)

Если убрать слова-обманки, рассчитанные на усыпление бдительных сотрудников издательства и цензуры (они выделены в тексте курсивом), то станет ясно: Стругацкие формулируют целую программу воспитания «человека космического» из «человека традиционного» с помощью литературы. Программу, которая предназначается для изменения не только «отсталого буржуазного мировоззрения», но еще и не менее традиционного, а значит, столь же отсталого мировоззрения советского.

У Саймака столкновение людей с «Посещением» наводит на грустные мысли о скверных свойствах земной цивилизации; концовка счастливая, но есть о чем печалиться: люди в большинстве своем реагировали на Посещение либо глупо, либо зло. У Стругацких в сходной ситуации «Пикника» звучит пессимизм куда как более горького вкуса. Их «воспитательная программа», заявленная тремя годами ранее, находит для себя слишком мало простора. Применить ее затруднительно. Отдача от нее пока не особенно велика. Блистательных перспектив не видно. Почему? Мнение Стругацких – виновата слабость самого «человеческого материала». Иначе говоря, состояние человечества слишком запущенно, а возможности эмансипации человеческого разума слишком незначительны. Обычные люди и даже высокие интеллектуалы, столкнувшись с чудесной возможностью продвинуть цивилизацию на несколько уровней выше, вместо этого… портят то, что у них уже есть.

Именно это мнение и прозвучало в «Пикнике».

Повесть представляет собой развернутый обвинительный вердикт. Только адресуется он не СССР, не «капстранам», а всему миру. Удручающая картина мира, нарисованная в декорациях городка Хармонт, расположенного где-то в Канаде или Австралии, имеет всеобъемлющий характер. Люди очень мало думают о будущем, в людях очень мало благородства, бескорыстия. В их идеалах и мечтах слишком много места занимает материальный комфорт, «бутылки, кучи тряпья, столбики цифр». И даже лучшие из них представления не имеют, как исправить мир к лучшему.

Власти заняты опасными экспериментами с новым оружием. Для них возможность добыть новую смертоносную начинку к бомбе – чуть ли не самое важное в Зоне. Так, безответственное стремление военно-промышленных структур заполучить «чудо-оружие» приводит к большой аварии в неких Карриганских лабораториях.

Люди обычные, населяющие Хармонт и не имеющие отношения ни к властям, ни к исследователям, просто пытаются выжить. Заработать… выпить… выжить… Для простых хармонтцев «мысли о высоком» – нечто лишнее, они в голову-то не приходят…

Наука занимается частностями и служит власти. Редко кто из ученых поднимает голову от лабораторного стола и смотрит в будущее. В жизни главного героя, сталкера Рэдрика Шухарта, был всего один такой пример – советский ученый Кирилл Панов. Именно он дал сталкеру хоть какую-то надежду, хоть какие-то правильные слова, возвышающие его над загаженной реальностью… Но даже для мира науки Панов, скорее, исключение. Много там «прикладников» и мало тех, кого интересует чистое знание.

Итог: мир, нарисованный в «Пикнике на обочине», настолько безнадежен, что авторы выносят ему самый страшный приговор устами главного героя: «Он – (Рэдрик Шухарт. – Д. В.) – знал, что все это надо уничтожить, и он желал это уничтожить, но он догадывался, что если все это будет уничтожено, то не останется ничего – только ровная голая земля». Существующее не стоит ни одного доброго слова, человечество добралось в своем развитии до страшного тупика: «Надо было менять все. Не одну жизнь и не две жизни, не одну судьбу и не две судьбы, каждый винтик этого подлого здешнего смрадного мира надо было менять».

Выжечь. Автогеном. Напалмом! Или, как в повести «Хищные вещи века» (1965), – воспитать детей в правильном духе, а взрослые уже безнадежны. На кой они такие?

Сами авторы повести в разное время и при разных обстоятельствах давали краткие «подсказки» к ее верному прочтению.

Так, Аркадий Натанович ясно выразил ее смысл. «Мы однажды увидели место, на котором ночевали автотуристы, – в одном из интервью сказал Стругацкий-старший. – Это было страшно загаженное место, на лужайке царило запустение. И мы подумали: каково же должно быть лесным жителям?.. Нам понравился этот образ, но мы прошли мимо, поговорили, и лужайка исчезла из памяти. Мы занялись другими делами. А потом, когда возникла идея о человечестве, – такая идея: свинья грязи найдет, – мы вернулись к лужайке. Не будет атомной бомбы – будет что-нибудь другое. Человечество – на нынешнем его массово-психологическом уровне – обязательно найдет, чем себя уязвить… И вот, когда сформировалась эта идея, – как раз подвернулась, вспомнилась нам загаженная лужайка».

Борис Натанович косвенно подтвердил версию старшего брата в литературных мемуарах «Комментарии к пройденному». Там рассказывается следующее: «Задумана повесть была в феврале 1970 года, когда мы съехались в ДТ Комарове, чтобы писать «Град обреченный», и между делом, во время вечерних прогулок по пустынным заснеженным улочкам дачного поселка, придумали там несколько новых сюжетов, в том числе сюжеты будущего «Малыша» и будущего «Пикника…». Самая первая запись выглядит так: «…Обезьяна и консервная банка. Через 30 лет после посещения пришельцев остатки хлама, брошенного ими, – предмет охоты и поисков, исследований и несчастий. Рост суеверий, департамент, пытающийся взять власть на основе владения ими, организация, стремящаяся к уничтожению их (знание, взятое с неба, бесполезно и вредно; любая находка может принести лишь дурное применение). Старатели, почитаемые за колдунов. Падение авторитета науки. Брошенные биосистемы (почти разряженная батарейка), ожившие мертвецы самых разных эпох…» Там же и тогда же появляется утвержденное и окончательное название – «Пикник на обочине»… Почти год спустя, в январе 1971‑го, опять же в Комарове мы разрабатываем очень подробный, тщательно детализированный план повести».

Отвечая на вопрос читателя, летом 2000 года он высказался прямо: «Я бы сказал, что концовка «Пикника» это признание бессилия сегодняшнего человека изменить что-нибудь существенное в окружающей действительности. Улучшить реальный мир так сложно, что даже существуй на свете Золотой Шар, он не смог бы нам помочь, ибо мы просто не сумели бы сформулировать свою просьбу: ведь мы сами не знаем, каков должен быть ИДЕАЛЬНЫЙ мир – идеальный для всех ныне живущих».

Примерно к тем же выводам приходит и Кайтох. По его словам, «…образ свалки оказался… выгодным фоном и предлогом для передачи читателям определенных пессимистических, актуальных и важных исторических выводов. Это сообщение старательно зашифровано; среди нарочито подбрасываемых (основанных на схемах, известных советскому читателю из пропагандистских изданий) мыслей на тему капиталистического общества и члена этого общества – архаичного социологического троглодита, проскальзывают печальные истины о человеческой сущности». Эти печальные истины в основном преподносятся нобелевским лауреатом и ученым с мировым именем Валентином Пильманом. Именно его (и это, думается, справедливо) Кайтох считает настоящим «авторским голосом» в повести. Из откровений Пильмана можно сделать вывод: «Если понимать «историософический эксперимент» Стругацких как сюжетное тестирование с помощью щепотки фантастики всего человечества (а не только капиталистического общества) на способность к обучению критическому мышлению и анализу действительно новых явлений, то нужно честно признать, что этот экзамен человечество постыдно завалило». Тут с Кайтохом можно только согласиться.