Кланы альфанской луны - Филип Киндред Дик
– Я не могу поверить в ваши слова. Сравнение неточное, – сказал агент и пристально посмотрел на нее. – Здесь налицо симптомы группового психоза, а ваш муж никогда не жил в таких условиях, у него не было психического расстройства.
– Откуда вы знаете? – запинаясь, спросила Мэри. – Вы с ним никогда не встречались. Чак был и все еще остается болен. Я знаю, что говорю, у него есть скрытая склонность к гебефрении. Он всегда уклонялся от социальной ответственности и супружеского долга. Я рассказывала вам обо всех моих попытках заставить его искать работу, которая гарантировала бы разумную оплату.
Конечно, Мэйджбум и сам работал в ЦРУ, Мэри вряд ли могла рассчитывать на его сочувствие по этому поводу. Пожалуй, лучше было бы оставить эту тему. Все вокруг и так выглядело весьма удручающе. Мэри не хотелось вновь вспоминать жизнь с Чаком.
По обе стороны от нее гебы – так они себя называли, коверкая точный медицинский термин «гебефреники» – глазели на них с глупым выражением лиц, то и дело бессмысленно ухмылялись, не испытывая при этом даже подобия любопытства. В нескольких метрах впереди показалась белая коза. Мэри и Дэниел настороженно остановились, ни один из них ни разу в жизни не встречал коз. Животное прошло мимо.
«Гебефреники, – подумала Мэри, – по крайней мере, с таким диагнозом у пациентов на любой стадии болезни не отмечалось агрессии». Но существовали, этого Мэри не забывала, иные, гораздо более коварные психические расстройства, которых следовало остерегаться. Неизбежным оставался тот факт, что скоро появятся и другие. Те, что страдают маниакально-депрессивным синдромом, в фазе обострения такие пациенты демонстрировать весьма деструктивное поведение.
Встречался и еще один более страшный диагноз. Деструктивность маниакального состояния проявлялась ограниченно и импульсивно, в худшем случае это походило на истерику, временную ломку и желание крушить все вокруг. Но в конечном итоге все симптомы затухали. Однако был и другой случай. При острой паранойе враждебность становилась системной и постоянной, она не ослабевала, а, наоборот, нарастала и становилась все более извращенной. Параноики обладают аналитическим складом ума и способны на расчетливые действия. Люди с подобным расстройством имеют вескую причину для своего поведения, каждый их шаг вписывается в определенную схему. Враждебность при паранойе имеет менее выраженный насильственный характер, но в долгосрочной перспективе такое поведение устойчиво к терапии, поскольку вылечить или даже вывести такого пациента в ремиссию практически невозможно. Как и гебефреники, параноики показывают стабильную и неизменную дезадаптацию.
В отличие от маниакально-депрессивного синдрома, гебефрении или простой кататонической шизофрении параноидальный синдром, кажется, имеет в своей основе рациональное зерно. В рассуждениях параноика присутствует формальная логика. Однако в глубине души он страдает от страшного психического расстройства, какое только возможно для человека. Параноик не способен к сопереживанию, не может поставить себя на место другого. Из этого следует, что для человека с подобным диагнозом не существует других людей, за исключением неких объектов, влияющих на его самочувствие. Десятилетиями было модно говорить, что параноики неспособны любить, но это оказалось неправдой. Они в полной мере способны переживать, чувствуя как настроение других людей, так и свои собственные эмоции. Впрочем, в этом и крылась небольшая загвоздка.
Параноик воспринимает происходящее как проявление ненависти.
– Согласно моей теории, – сказала Мэри, – здешнее общество поделено на классы по типам их психических заболеваний. Нечто похожее было в Древней Индии. Если так рассуждать, то гебефреники неприкасаемы. А маньяки, возможно, воины, не знающие страха. У них тут высокое положение.
– Как у самураев в Японии, – подсказал Мейджбум.
– Да, – кивнула Мэри. – Тогда параноики, или точнее будет назвать их параноидальными шизофрениками, представляют местный класс государственных деятелей. Они отвечают за разработку политической идеологии и социальных программ. А вот простые шизофреники… – Мэри задумалась. – Они тут как поэты, а некоторые еще и религиозные провидцы. Как гебы. Однако гебы, скорее, склонны к аскетизму и ведут себя подобающим образом, а шизофреники способны породить догматиков. Пациенты с полиморфной шизофренией могут представлять людей творческих, генерирующих новые идеи.
Мэри попыталась вспомнить, какие еще существуют виды психических расстройств.
– Возможно, некоторые страдают сверхвалентными идеями, психическими расстройствами – запущенной формой обсессивно-компульсивного невроза, так называемого диэнцефального расстройства. Они могут работать клерками, быть должностными лицами, ритуалистическими функционерами, не продвигающими никаких идей. Их консерватизм уравновесил бы радикальные качества полиморфных шизофреников и придал бы обществу стабильность.
– Можно подумать, что у них тут все неплохо устроено, – резюмировал Дэниел. – Чем же они отличаются от нашего общества на Терре?
Мэри задумалась. Это был хороший вопрос.
– У вас нет ответа? – спросил Мэйджбум.
– У меня есть ответ, – поразмыслив, предположила она. – Лидерство в этом обществе, естественно, досталось бы параноикам, они выдающиеся личности с точки зрения инициативы, интеллекта и просто врожденных способностей. Конечно, у них были бы проблемы с удержанием маньяков от организации государственного переворота. Между двумя классами всегда чувствовалось бы напряжение. Но у параноиков, устанавливающих, видите ли, идеологию, доминирующей эмоциональной темой служила бы ненависть. На самом деле, ненависть развивалась бы в двух направлениях: руководство ненавидело бы всех за пределами своего анклава, а также считало бы само собой разумеющимся, что все ненавидят его в ответ. Следовательно, вся их так называемая внешняя политика заключалась бы в создании механизмов, с помощью которых можно было бы бороться с этой предполагаемой ненавистью, направленной против них. И это вовлекло бы все общество в иллюзорную борьбу, битву с врагами, которых не существовало. За пустую победу.
– А что в этом плохого? – не понимал Дэн.
– Плохо то, – ответила Мэри, – что независимо от того, как бы все обернулось, результат всегда будет один: полная изоляция. Таков конечный итог их деятельности: постепенно отрезать себя ото всех живых существ.
– Но разве плохо быть самодостаточными? – пожал плечами Мейджбум.
– В принципе нет, – ответила Мэри. – Но речь тут не о самодостаточности, это нечто другое, совершенно другое, что-то, чего мы с вами действительно не можем себе представить. Помните, раньше проводились эксперименты с полной изоляцией людей? Еще в середине двадцатого века, когда на пороге первых космических странствий пребывание человека в полном одиночестве без каких-либо контактов увеличивалось до нескольких дней, а то и недель подряд… Помните, какими были результаты, когда человека поместили в камеру без возможности связаться с другими людьми, а после вновь восстановили связь?
– Конечно, – серьезно кивнул Дэн. – Это сейчас называется «баги». Острый галлюциноз – результат депривации.
Мэри кивнула:
– Зрительные, слуховые, тактильные и обонятельные галлюцинации, заменяющие отсутствующие стимулы. По интенсивности, по яркости воздействия на человека галлюциноз может превзойти реальность. Может вызвать состояние страха. Галлюцинации, вызванные наркотиками, способны ввести
