Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2011)

В школе… Больше, чем полвека назад. Ты еще вспомни Крещение Руси. Окрестили всех, кто под руку попал, – и дело с концом. Правда, вряд ли там были негры…

«И все же крот… – подумал он. – Слепой ленивый крот. Никак не медведь. Мы льстим себе…»

…И снились ему ледяные ромашки, целое поле ромашек, покрытых корочкой льда, как леденцы на палочках. Они качались, ломались и падали, а он шел по этому полю к горящей на черном небе одинокой звезде под перезвон падающих хрустальных венчиков.

24

Пирошников проснулся и обнаружил, что Серафимы рядом нет. Он накинул любимый халат и вышел в гостиную. Дверь в комнату Юльки была приоткрыта, но когда он заглянул туда, то увидел, что девочки тоже там нету. «К Августу сбежали… – догадался он не без досады. – Удивительные существа женщины! Так безошибочно чувствуют талант… А ты уже толст и ленив, как… крот!»

Дался ему этот крот.

Он посмотрел на часы. Было аккурат без трех минут десять. Иными словами, через три минуты должна была начаться первая радиопередача.

И действительно, ровно в десять часов что-то щелкнуло в невидимом репродукторе под потолком, и голос аспиранта Браткевича произнес:

– Доброе утро, дорогие друзья домочадцы и наши гости из разных уголков России и ближнего зарубежья. Предлагаем прослушать литературно-музыкальную композицию на стихи русских поэтов «Вставай, страна огромная!».

– Твою мать!.. – тихо выругался Пирошников. – Думать надо же! Нашли момент!

Он пожалел, что вчера вечером позвонил Браткевичу и рассказал об избиении Августа. Как видно, творческая бригада решила ответить словом.

И действительно, грянули незабываемые аккорды песни «Священная война», но быстро смикшировались, и голос Залмана, явно подражавшего диктору Левитану, начал читать:

Мы знаем, что ныне лежит на весахИ что совершается ныне.Час мужества пробил на наших часах,И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,Не горько остаться без крова,И мы сохраним тебя, русская речь,Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,И внукам дадим, и от плена спасемНавеки!

Снова заиграла музыка, это было вступление к какой-то знакомой песне, но Пирошников пока не мог угадать. Его отвлек сигнал мобильника. Звонил Геннадий.

– Владимир Николаевич, спуститесь в вестибюль, пожалуйста. Срочно, – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Ничего не поделаешь, пришлось спускаться вниз. Пока Пирошников ехал в лифте, тоже оборудованном трансляцией, голос Марка Бернеса пел:

Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком гореНа перекресток двух дорог,Нашел солдат в широком полеТравой заросший бугорок…

Выйдя из лифта, Пирошников увидел в центре вестибюля скопление людей, среди которых сразу бросились в глаза двое в белых халатах. Они склонились над лежащим на полу человеком, в котором Пирошников узнал джигита с хищным орлиным носом, виденного давеча здесь же в компании сородичей.

Он был бледен, глаза закрыты, но дышал часто и шумно. Врачи что-то делали с его головой.

Открылась дверь на улицу и в вестибюль неторопливо, вразвалку вошли три милиционера в зимних куртках и шапках. Один офицер и два сержанта.

А Бернес все пел про солдата, вернувшегося с войны.

От группы, окружавшей джигита и колдующих над ним врачей, отделился Геннадий и сделал два шага к милиционерам. Они начали о чем-то беседовать, как вдруг Геннадий заметил Пирошникова и сделал приглашающий жест: подходите!

Пирошников подошел и сдержанно кивнул ментам.

– Наш хозяин, – представил его Геннадий.

– Документы? – спросил офицер.

Пирошников достал паспорт, который всегда был при нем, и протянул ему.

А Геннадий продолжал излагать ситуацию, которую знал со слов той же вахтерши. С утра группа кавказцев, как всегда, собралась под лестницей, было их человек пять. О чем-то галдели, как выразился Геннадий. Как вдруг в вестибюль ворвалась толпа подростков из близлежащих домов численностью чуть ли не вдвое большей, вооруженных к тому же обрезками труб и арматуры.

Схватка была короткой, по существу, ее не было. Кавказцы бежали, уворачиваясь от ударов, на месте битвы остался лишь их предводитель по имени Тимур, как сказал Геннадий. Он получил-таки сильный удар трубой по голове, но череп остался цел.

– Это они за вчерашнее мстили. За девушку, – объяснил Геннадий.

Песня в репродукторе, между тем, закончилась, и голос Залмана вновь начал читать стихи:

В полдневный жар в долине ДагестанаС свинцом в груди лежал недвижим я;Глубокая еще дымилась рана;По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;Уступы скал теснилися кругом,И солнце жгло их желтые вершиныИ жгло меня – но спал я мертвым сном…

Менты подняли головы, ища источник звука. Наконец до них стал доходить смысл стихотворения.

– Разжигание, вроде, товарищ лейтенант, – доложил сержант неуверенно.

– Точно, разжигание! Кто допустил? – лейтенант уставился на Пирошникова.

– Какое разжигание? Чего разжигание? – забормотал Пирошников, чувствуя, что попался.

– Национальной розни! – хором вскричали сержанты.

Врачи забинтовывали голову Тимуру, а сам он уже пришел в себя и прислушивался к разговору.

– Помилуйте, какой национальной розни! Где там национальная рознь? – взмолился Пирошников.

– Где он у вас лежит? В Дагестане! – отрезал лейтенант.

– Ну?

– Кто его убил? Русские! Дагестанца убили русские! Это вы хотите сказать?

– Да это русский лежит! Русский офицер. Лермонтов лежит! – настаивал Пирошников.

– Спорный вопрос, между прочим, – подал голос Тимур.

– Лермонтова на дуэли убили. Не надо, – находчиво парировал лейтенант.

Неизвестно, чем бы закончился этот литературоведческий спор, если бы не Тимур. Он встал, вежливо поблагодарил врачей и заявил милиции, что претензий к нападавшим не имеет и заявления писать не будет.

– А лежит там не русский, не дагестанец, а табасаран! – объявил он, подняв палец. – Красивый народ, смелый!