Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2011)

Увидев Пирошникова, Залман остановил пластинку.

– Извините, Семен Израилевич, я к вам по делу. И оно как раз касается этого предмета, – несколько витиевато выразился Пирошников, указывая на пластинку.

– Пластинки? – не понял Залман.

– Нет, стихов. Я прошу вас поработать немного чтецом по трансляции для нашего дома…

– Это еще зачем? – удивился Залман.

– В целях военно-патриотического воспитания молодежи,

Пирошников намеренно употребил это диковинное ныне словосочетание, понимая, что Залману оно будет понятно больше других.

Ни слова про Плывун, медведя, крота.

Залман задумался.

– Все это прекрасно, – наконец сказал он. – Но не будет ли это неправильно истолковано?

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, я еврей… – скорбно проговорил Залман.

– Семен Израилевич, на мой взгляд, вы боевой русский офицер. И не будем больше об этом.

Они провели вместе два часа, подбирая репертуар и делая закладки в книгах. Залман воодушевился, он открывал сборники, вспоминал старые стихи. Софья Михайловна ему помогала, приговаривая:

– Какие были поэты! И что сейчас?

Пирошников покинул их, успокоившись относительно радиопрограммы. Предстояло предупредить Браткевича. Но тут случилось непредвиденное.

Пирошников к вечеру ждал Августа, который обещал показать несколько песен для выступления в ночном клубе. Но прошло полчаса с момента назначенной встречи, а Августа все не было.

Пирошников позвонил ему по мобильному. Никто не ответил.

Наконец раздался звонок в дверь. Пирошников открыл и увидел на пороге Августа. Вид его был ужасен – левый глаз заплыл и превратился в огромный синяк, одежда была разорвана, из носа капала кровь, которую он тщетно пытался остановить носовым платком. В руке он держал разбитую вдребезги гитару.

– Боже мой, что случилось!? – воскликнул Пирошников, помогая юноше войти.

Выбежала из кухни Серафима, они вдвоем уложили Августа на диван, вытерли лицо влажным полотенцем, дали воды. Юлька подъехала к нему с гребнем и принялась расчесывать его длинные спутавшиеся волосы.

Август наконец слабо улыбнулся.

– Кто ж тебя так? – спросила Серафима.

– Эти ваши… джигиты, – ответил он.

Из дальнейших объяснений Августа вырисовалась следующая картина.

Войдя в вестибюль главного входа, он увидел на площадке перед лифтом девушку, которую окружили кавказцы, не давая ей вызвать лифт. Было их пять человек. Она отбивалась от них, а они тянули ее туда, под лестницу, где наблюдали за этой сценой, что-то выкрикивая и гогоча, еще человек восемь-десять из той же компании.

Девушка увидела Августа и бросилась к нему, умоляя о помощи, но кавказцы окружили ее и не выпускали.

– Эй, чего пристали? – крикнул Август. – Отпустите!

– Иди, иди, руски, не твоя дела! – отвечали ему.

Он попытался прорваться к ней сквозь кольцо, но получил удар в бок, на который успел ответить, но тут же все пятеро, оставив девушку, набросились на него. Август выдержал на ногах еще три удара, пытаясь ответить, но потом упал и его продолжали бить ногами. Те, что стояли под лестницей, прибежали тоже. Это длилось минуты три, после чего кавказцы исчезли. Девушка успела убежать.

– А вахтер? Что вахтер делал? Кто там в будке сидел? – вскричал Пирошников.

– Старуха какая-то… Она потом засвистела, когда они стали разбегаться.

– Лариса Павловна, понятно…

Август отлеживался в вестибюле минут пятнадцать, потом все же поднялся на крышу к Пирошникову. Лариса Павловна предлагала вызвать неотложку и милицию, но он отказался.

– Знаю я эту милицию, – сказал он. – Нет, с хачами надо по-другому разговаривать.

Август остался ночевать на пятом этаже. Серафима постелила ему в детском саду, в пустующей пока палате, покормила и попросила Гулю за ним присматривать. Репетиция так и не состоялась.

Однако Юлька не желала мириться с переселением Августа на пятый этаж.

– Я поеду к нему! – заявила она.

Пришлось уступить. Юлька собрала свои блокноты со стихами и ноутбук, который уже давно фактически перешел к ней в пользование. Сопровождавший ее Пирошников нес Августу свою гитару.

А когда подошла Серафима и привела с собою все семейство Гули, публики оказалось достаточно, чтобы Август согласился спеть.

Он не стал петь свою песню, а снова запел стихи Рубцова про зимнюю звезду полей. Пирошников слушал Августа и смотрел на детей – Юльку и троих узбекских малышей, которые не знали по-русски ни слова. Они были одинаково печальны, а у Юльки слеза блестела в глазах. Пирошников подумал, что Рубцов начал оплакивать Родину, когда никто еще не догадывался о том, что с нею случится. А сейчас уже поздно.

Звезда полей во мгле заледенелой,Остановившись, смотрит в полынью.Уж на часах двенадцать прозвенело,И сон окутал родину мою…

Звезда полей! В минуты потрясенийЯ вспоминал, как тихо за холмомОна горит над золотом осенним,Она горит над зимним серебром…

Звезда полей горит, не угасая,Для всех тревожных жителей земли,Своим лучом приветливым касаясьВсех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,Она восходит ярче и полней,И счастлив я, пока на свете беломГорит, горит звезда моих полей…

Засыпая, Пирошников думал о том, как непоправимо быстро пал один из столпов советской идеологии – пролетарский интернационализм, казалось, впитанный всеми национальностями Союза с материнским молоком. Хрестоматийная «Колыбельная» из кинофильма «Цирк», всегда вызывавшая у него слезы, теперь выглядела всего лишь агиткой, бездарной заказной агиткой сытых советских кинематографистов. И Любовь Орлова, и этот кудрявенький негритеночек – он потом вырос и свалил в Америку, на родину предков, где когда-то их линчевали, а теперь живут, терпят…

«Нет, неправда, – возражал он себе. – У нас в школе не было никаких национальностей, хотя мы знали, что Борька Мушин – азербайджанец, Лера Шмуклер – еврейка, а толстая девочка Инна Попандопуло – вообще гречанка. Но это знание никак не влияло на наши отношения. Ни в малейшей степени!»

В школе… Больше, чем полвека назад. Ты еще вспомни Крещение Руси. Окрестили всех, кто под руку попал, – и дело с концом. Правда, вряд ли там были негры…

«И все же крот… – подумал он. – Слепой ленивый крот. Никак не медведь. Мы льстим себе…»

…И снились ему ледяные ромашки, целое поле ромашек, покрытых корочкой льда, как леденцы на палочках. Они качались, ломались и падали, а он шел по этому полю к горящей на черном небе одинокой звезде под перезвон падающих хрустальных венчиков.