Многократор - Художник Её Высочества

— Не хлюзди, хлюзда. Сибирский кедр всё выдержит.

Однажды решил обрамить «Афродиту». Раз богиня, рожденная из пены, то и раму вырезал из кедра подобно, потом покрасив белым. Продал картину в галерее Калашниковой мгновенно, но забрали только её, оставив раму. Написал ещё одну «Афродиту», вставил в раму и продал в галерее Киселёвой. История повторилась: картину забрали, раму оставили. Третий раз писать одно и тоже даже за хорошие деньги ни один художник не выдержит. Психанув, написал в раму что попало — мужичьё какое-то, «Афродита» рядом не валялась. Позже выяснилось: покупатель думал, что рама гипсовая. А это настоящий лёгкий и прочный сибирский кедр, выдерживающий всё! от богинь любви и красоты, до мужиков коряжных.

Установили лестницу и подняли головы. Козырек лаборатории оставался темен, попадая в тень балкона, но поднятая лестница уже самоуверенно выпирала в свет прожекторов. Она ярко светилась желтым маслом кедра, уходя в перспективу. Светился и шпиль, сливаясь с лестницей в одну линию. От этого нахального зрительного эффекта обоим стало нехорошо.

— Ёклмн! Мы ж на небо лезем!

— Матка бозка! — сказал Лузин, от неудобного положения головы гулко сглатывая слюну. — Если свалиться оттуда, согласно обратно пропорциональному квадрату расстояния…

Степан решительно взял лямку сумки.

— А ты хотел на елку забраться, штаны не изорвав? Я пошел.

Лузин с трудом оторвал глаза от бесконечной лестницы и тоже взял лямку. Подёргали сумку каждый к себе. Началась перепалка. Художник утверждал, что здесь необходима привычка к высоте и четкие действия, противоречащие конституции мудрствующего и потому рассеянного ученого. Благородных кровей ученый нажимал на то, что художника против его воли втянули в авантюру и расхлебывать честно положено ему, кандидату.

— Тогда давай считаться по честноте?

Ученый сделал губами колечко и захлопал ресницами.

— Ну что ты, почтенный себаст? Это же не так заумно, как твои пластилиновые модели бытия. Если чиж летит к стрижу, ты выходишь, я вожу. Или политическую: тили-тили-тили-бом, сбил еврей араба лбом. Всё равно выходишь.

Лузин сдался. Степан не оглядывался, пока не уцепился за козырек. Но забравшись, бросил глаза вниз и чуть не выпустил жесть из рук. Полное ощущение, что бродишь тут по крылу самолёта. Ещё одна обманка. Поднявшись из тени балкона, он вместе с лестницей попадал в свет слепящих прожекторов. Балкон исчез, отгороженный электрической простыней.

— Здесь уж точно Макар телят не гонял!

Жалко, что он не онанист. Сейчас самообладание онанистов пригодилось бы.

Пошарил рукой за бортиком, помещалось две трети подошвы. До ближайшего окна чуть больше метра, дальнее блестело свинцовым стеклом в нескольких метрах в стороне. Степан соображал, что дальше. Если перекорячить лестницу ближе на метр, будет удобнее ковырять окно? Нет. Веревки пружинят, лестница болтается, в два счета катапультирует.

— Что там? — спросил Лузин, будто стоял рядом. — Наши победили?

Действительно, что он так разбоялся? Даже если сниагариться, всё равно на свой балкон родимый, не до смерти. Теперь смелее переполз на жесть, умял ступни в козырьке и, по-лягушачьи раскрыв колени, короткими тычками двинулся к иллюминатору, бормоча:

— Два российских альпиниста-афериста получили международное признание от китайских альпинистов. Вот это-ся герои!

Освоился быстро. Шаря руками по раме, даже что-то запел, подбрякивая сандалетой о жесть. Иллюминатор разделен крестом. Штапики еще крепкие, но замазка истрескалась, держит кишкасто. Подцепить стамеской, вынуть четвертинку стекла и залезай.

— Страмовка! — ругнулся на занозу, впившуюся в палец, сначала выкусил её, затем вытащил четвертинку. Держа на отлете стекло в руке, спустил ноги в дыру и закряхтел, суча пятками в поисках пола. Пола не было. Тогда перевернулся на живот. Тоже неудобно. Одна рука занята стеклом, другой цеплялся за раму. Лямка сумки, оставленной без присмотра на крыше, сразу затянулась на шее удавкой.

— Козья морда! — хрипел и, пытаясь ослабить хватку, качал головой не хуже узбечки, исполняющей национальный танец. Безобидная сумка же превратилась в питона, удушающего жертву. Скверное положение. Обвались он разом внутрь, стекло в руке непременно разлетится вдребезги и обрушится на него, изрезав осколками.

— Да ты где есть, наконец?! — заорал, думая только о поле.

Вытянул до предела вверх шею — так узбечки уже не делают, так делает бедняга, затягиваемый трясиной в болоте, в голове раскустился мат, тут-то в подошву и пошлепал пол: «Здесь я, не дёргайся». Встав на ноги, заволок освободившейся рукой сумку, другой втащил стекло и смачно, без барочных украшений, выругался. Послышалось пыхтение, показался Лузин.

— Ну знаешь, скалолазочка моя..! Ты как позвал, я сразу наверх рванул счастливый и чуть не обосикался от страха. Из-за прожекторов не видать ни бельмеса.

— Я тебя не звал еще. И не трепись — залезай! — сунув руку в горло сумки-предательницы.

Вспыхнул фонарь, они двинулись вперёд, шурша правыми плечами по стене и ударяясь левыми. Оборотная сторона аппаратуры на стеллажах больно нападала выступами кожухов.

— Мы по кругу так до утра будем ходить, движимые смелыми надеждами?

Степан еще не мог унять раздражения после трагикомичной схватки с сумкой. И сразу уперся в стенку из коробок. Стеллажи, охватывающие помещение цилиндром, имели разрыв около лестницы, заставленный коробками. Разобрали преграду.

— Включай свет. До ближайшего вахтера внизу, как до коммунизма.

В потолок уходила винтовая лестница. Степан глянул в люк.

— Там антенна в шпиле, — объяснил Лузин. — Вдоль неё, спиралью до звезды, еще лесенка. И есть дверь наружу. Теоретически, можно усесться на последнем сантиметре университета.

— Жаль, что я не женщина, — грубо заметил. — А то бы уселся.

Лузин попотрошил коробку над дверью.

— Перебрасываю провод и если через надцать минут за нами не приедут, будем считать, что сегодняшний геморрой не зря.

Открыли дверь — сигнализация не сработала. Вложили стекло на место, ушли вниз и растерзали на балконе лестницу. Прощаясь, Степан устало похлопал учёного по плечу.

— По-моему, мы устроили триумф. Можно сказать, четыреумф учетверили. И я не побоюсь этого сильного слова — пять умфов. Как думаешь пятиумфатор?

Для художника настали хлопотные времена. Вроде бы распорядок дня не изменился: житье-бытье, хозяйство, оформиловка, набеги в город, но на картины времени уже не оставалось. Для этого необходимо особое состояние. Известно, что искусству принадлежат кастовые люди, бесконечно раздумывающие и в достаточной степени несчастные, что осложняет результат. Сам процесс погружения обязывает. Какое там! Ученые, учуявшие манящий запах открытия, вели себя в плане безопасности безобразно. Также волей-неволей пришлось решать проблемы, проистекающие из хода тайного следствия, затеянного физиками. Понадобился трансформатор — Степан предложил не поднимать каждый раз такую тяжесть наверх, а купить кабель и по веревке втягивать его в окно. Приборы, применяемые в данный момент, приходилось камуфлировать по углам. Учёные соображали, ввязывались в споры и просили в конце концов чашечку кофе, «Если можно, всемилостливейший.», и бутерброд «Хоть без всего, благодетель!». Степан варил кофе, настригал бутерброды, затирал после употребления срачь. Если утренняя смена обнаружит на столах хлебные крошки и кофейную сыпь грозит удаление с поля с красной карточкой.