Спейсер Кацай - Тарназариум Архимеда

Хастон с Вовкой подошли к ним и остановились, прислушиваясь к разговору. Впрочем, остановился только Ник, поскольку мальчонка потянулся к блестящим палочкам шампуров. Что за новые игрушки такие? Симон заботливо поправил мальчонке панамку, мягко отстранил его и спросил Кондратюка:

— И как вы думаете, когда же наступит время для победоносного выхода из подполья?

Жора снова развел руками. Заводной человечек, да и только!

— Я думаю, что скоро. Другие времена — другие заботы. Нам о будущем думать надо, а не в прошлом ковыряться. "Нам", это означает и вам. Сколько времени вы следы Барбикена искали?

Симон немного замялся и потому его опередил Хастон:

— Вовка, тебе сколько лет?

Тот выставил вперед маленькую ладонь с растопыренными пальцами:

— Пять.

— Ну, вот… Столько и искали.

— Эх, товарищи прагматики, — грустно улыбнулся Жора, — это сколько же денег можно было заработать…

— Так ведь тут другое, — снова загорячился Симон, но Кондратюк перебил его.

— То же самое. То, про что я говорил. Механическое ощущение времени гораздо беднее человеческого. В последнем оси системы координат замещаются ее содержимым. Это уже другое измерение. Ведь сколько событий произошло с вами за это время! Сколько вы испытали! Сколько узнали, в конце концов! И нашли нечто большее, чем искали…

— Нашли б мы, если бы Элен фамилию мужа изменила, — буркнул Симон, а Хастон замахал руками:

— Друзья, друзья, давайте немного отвлечемся. Элен слегка задерживается, а мой организм, — он любовно провел рукой по, бугристому от мышц, животу, — требует не разговоров о времени, а его физического наполнения. Давайте пока по шашлычку, а? — жалобно попросил он и клацнул своими белоснежными зубами. — Испытаем. Может, мясо плохо вымочено.

— Вы оскорбляете меня, Ник, в моих самых лучших чувствах, — засмеялся Кондратюк. — Однако, я и сам от самого Джанкоя ничего не ел. Как насчет "черного доктора", Симон?

— Черный доктор неотделим от черного американца, — заулыбался и тот. — И поэтому Ник назначается начальником камбуза, а Володька — его главным помощником. Мы с Жорой, так и быть, на подхвате останемся.

Впрочем, когда над скалами разнесся аромат жареного мяса, на подхвате оказались все. На подхвате "такой смакоты!", как выразился Вовка, за обе щеки уплетающий горячий шашлык. И легкий желтовато-солнечный ветерок шевелил курчавые волосы Симона, и тело Ника было невесомым от выпитого вина, и голубой горизонт умиротворенно колыхался в такт стихам, которые читал Жора, размахивая шампуром:

— С Перчема задувает. Пеленойиграет сельдь и горизонт разорван,и бредит морем юное вино,хмелеющее ожиданьем шторма… [2]

Разомлевший Ник улыбнулся во все свои тридцать два:

— Что за странное настроение, Жора? Разве может эта пастораль, — он обвел руками окружающий пейзаж, — таить в себе безумие и бредить штормом?

— И что скрывается за кулисами спектакля? — выдохнул и себе Симон, переворачиваясь на живот.

Кондратюк внимательно взглянул на них. И только сейчас стало заметно, какие у него, по-еврейски грустные, глаза.

— Извините, Ник, — внезапно прервав чтение стихов, тихо спросил он, — Лена согласилась?

Хастон переглянулся с Арданьяном и произнес:

— Окончательный ответ она обещала дать сегодня. Но мы, на всякий случай, уже все уладили в посольстве.

— И еще, тоже — на всякий случай, задействовали один дополнительный вариант, — добавил Симон и в свою очередь спросил: — А вы, Жора? Что решили вы?

Тот отвел глаза:

— Вовка, иди физиономию сполосни. А то на чертенка стал похож. Мама придет — не узнает.

— А вот и узнает! Потому что вы большие, а я маленький.

— Умный ты очень. А ну-ка, быстренько себя в порядок приведи.

Вовка было насупился, но Хастон взял его за руку, потащив к воде, и вскоре от кромки берега раздался заливистый детский смех, перемежаемый хриплым хохотом Ника.

— Я решил, — тихо произнес Кондратюк, наблюдая за веселящейся парочкой, — несмотря на мои генеалогические корни, недавнее прошлое и определенную опасность, остаться все-таки в этой стране. Я верю в нее, Симон. Я верю в себя. Я актер этой труппы. Лена же пусть решает сама, — закончил он совсем уже тихо.

— И вы ничего ей не посоветуете?.. Даже несмотря на свою любовь к ней?

Кондратюк отвернулся.

— Вы чересчур проницательны, Симон.

— Пообщавшись с вами двумя целую неделю, я понял то, для чего особой проницательности совершенно не нужно. Особенно для констатации любви неразделенной.

Разговор принимал неприятный для Кондратюка оборот. И поэтому, он встал, стряхнув с колен налипший песок, и произнес, так и не взглянув на Арданьяна:

— Пойду, искупнусь. Жарко что-то…

Солнце, приближавшееся к зениту, действительно пекло уже в полную силу. Симон, прищурив глаза, наблюдал за тем, как Жора, на ходу потрепав Вовку по мокрым волосам, с ходу бросился в воду и начал кромсать волны отточенными движениями загорелых рук. Плавал он отлично. Торпеда поджарого тела пошла по дуге и вскоре скрылась за одинокой скалой, под которой они разложили одеяло. Солнечные лучи падали прямо на него и Арданьян решил, что диспозицию необходимо изменить. Лена задерживалась уже довольно прилично. Даже странно.

— Вовка! Ник! — послышалось из-за скалы. — Идите-ка сюда. Смотрите, какой краб здоровенный.

Неразлучная парочка наперегонки побежала изучать чудо животного мира, и Симон остался один. Из-за скалы слышалось веселое бубнение голосов. Вверху, на дороге, зарычал мотор. Арданьян, приложив козырек ладони к глазам, поднял голову и в раскаленном мерцании различил на откосе черный силуэт остановившейся легковушки. Полупрозрачное облачко пыли растворялось в воздухе.

Из машины не спеша выбрался человек в когда-то зеленой, выжженной до бела гимнастерке, смерил Арданьяна внимательным взглядом и, также не спеша, начал спускаться вниз. За ним виднелись фигуры еще двоих. Таких же напряженных и серьезнолицых. Подойдя к Симону почти вплотную, они остановились и тот, что шел впереди, с короткою порослью недавно отпущенных, словно приклеенных, усов на плоском лице, спросил внезапно молодым голосом:

— Господин Арданян?

Симон переводил взгляд с одного лица на другое. На лбах у всех трех блестели капли пота. У спросившего одна капелька зависла на левой брови и никак не могла сорваться с нее.

— Арданьян, — с прижимом поправил Симон. — С кем имею честь?

Бубнение за скалой стихло. Троица тоже тяжело молчала.