Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн

Некогда мне было ее жалеть – я горевала о братишке и дяде. Я казнила себя, что не жалела дядю Тома, по каждому поводу садилась ему на шею и заставляла все бросать, чтобы помочь мне. И за то, что так часто дралась с Кларком. Он, в конце концов, был ребенком, а я женщина, должна понимать.

Глаза мои наполнились слезами, и я чуть не пропустила первые слова Капитана.

– Спутники, – сказал он ровно и твердо, – моя команда и наши гости на борту «Трезубца»… это не тренировка, это – настоящий солнечный шторм.

Пожалуйста, не волнуйтесь. Все мы и каждый из нас – в абсолютной безопасности. Наш врач проверил личный счетчик у последнего, кто вошел в укрытие. Его показания не внушают опасений. Даже если сложить их с общей дозой облучения самого облученного человека на борту – это, кстати, один из членов команды – сумма окажется ниже опасной для здоровья и сохранности генов.

Повторяю. Никто не пострадал и теперь уже не пострадает, просто нам предстоят некоторые неудобства. Я хотел бы вам сказать, сколько времени придется сидеть в убежище, но сам не знаю. Может быть, несколько часов, может – несколько дней. Самый долгий шторм продолжался менее недели. Надеюсь, что старина Сол рассердился не всерьез. Но нам придется сидеть здесь, пока с «Гермеса» не дадут отбой. Когда шторм кончится, понадобится еще немного времени, чтобы проверить корабль и уровень радиации в ваших каютах. А пока будьте терпимее, повторяю, терпимее друг к другу.

Стоило Капитану заговорить, и мне стало легче. Его голос завораживал, он успокаивал нас, как материнская колыбельная – младенца. Я немножко отошла от пережитых страхов, но чуть позже принялась размышлять. Мог ведь Капитан Дарлинг сказать нам, что все в порядке, просто потому, что уже ничего не поделаешь?

Я перебрала в уме все, что знала о лучевом поражении, начиная с детсадовского курса личной гигиены и кончая одной из пленок мистера Клэнси, которую я просмотрела на этой неделе.

И решила, что Капитан сказал чистую правду. Почему? Потому что, если бы даже сбылись мои опасения и нас ударило бы так сильно, словно рядом рванула ядерная бомба, все равно можно кое-что предпринять. Нас поделили бы на три группы. В первую вошли бы те, кто совсем не пострадал и наверняка не умрет (это все, кто был в рубке плюс все или почти все пассажиры третьего класса, если они не мешкали). Вторая группа – облученные так страшно, что умрут наверняка, несмотря ни на что (скажем, пассажиры первого класса). И, наконец, третья группа, не сказать насколько большая, – те, кто облучен опасно, но могут быть спасены, если действовать быстро и решительно.

В этом случае не было бы так тихо.

У нас забрали бы личные счетчики и заново пересортировали бы нас, выбирая тех, кто нуждается в немедленном лечении, кололи бы морфий обреченным и отделяли бы их от прочих, а тех, кто был в безопасности, собрали бы в кучу, чтобы не путались под ногами или приставили бы помогать врачу.

Вот как должно бы быть. Но ничего не происходило, абсолютно ничего – только слышалось бормотанье и рев малышей.

Даже на наши счетчики не смотрели. Похоже, врач и в самом деле проверял их только у аутсайдеров.

Следовательно, Капитан сообщил нам простую и ласкающую сердце истину.

Я так обрадовалась, что забыла удивиться помидорной внешности миссис Роуйер. Улеглась поудобнее и начала обсасывать теплый и счастливый факт: мой милый дядя Том не собирается умирать, а братик проживет достаточно долго, чтобы причинить мне кучу мелких хлопот. Я даже задремала…

…и вдруг моя соседка справа завизжала: «Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда!!!»

И снова я увидела, что такое решительные действия в особом положении.

К нам вскарабкались двое из команды и сцапали ее. Тут же стюардесса запечатала ей рот клейкой лентой и сделала укол в руку. Мою соседку чуть придержали, пока она не перестала трепыхаться, а потом куда-то унесли.

Вскоре появилась другая стюардесса. Она собрала личные счетчики и раздала снотворное. Многие взяли, но я отказалась – я вообще не люблю таблеток и, уж конечно, не буду глотать препарат, который вырубит меня на самом интересном месте.

Стюардесса настаивала, но я не сдавалась. Наконец она пожала плечами и отошла. Потом было еще три-четыре приступа острой клаустрофобии (или истерических припадков, я не знаю). Со всеми справились быстро и без шума. Убежище затихло, если не считать храпа, нескольких голосов и неумолчного рева младенцев.

В первом классе детей немного, а младенцев нет вовсе.

Во втором – детей достаточно, а уж третий прямо кишит ими, словно каждая семья везет хоть одного сосунка. Оно и понятно: почти весь третий класс – это земляне, перебирающиеся на Венеру. Земля перенаселена, и человеку с большой семьей эмиграция вполне может показаться наилучшим выходом. Он подписывает трудовой контракт, а Венерианская Корпорация оплачивает перелет в счет будущего заработка.

Что ж, наверное, можно и так. Им нужно уехать, а Венере нужны люди. Но я очень рада, что Марсианская Республика не субсидирует въезд, иначе бы нас затопило. Конечно, мы принимаем иммигрантов, но они должны сами оплатить перелет и оставить в совете ДЭГ обратные билеты, причем деньги за них не выдаются раньше двух марсианских лет.

И правильно. По крайней мере треть иммигрантов не может адаптироваться. Появляется подавленность, ностальгия; ну и летят они назад. Не могу понять, чем может не понравиться Марс, но им виднее. По мне, так даже лучше, что они улетают.

Так я и лежала, думала о разном, немножко скучала, немножко волновалась и удивлялась, почему никто не займется бедными крошками.

Лампы были притушены. Кто-то подошел к моей полке.

– Ты здесь? – послышался тихий голос Герди.

– Похоже на то. Что случилось? – так же тихо ответила я.

– Детей пеленать умеешь?

– Конечно.

Мне подумалось, как там Дункан… я ведь не вспоминала о нем несколько дней. Может, он забыл меня? И не узнает Бабушку Подди.

– Тогда идем со мной, подруга. Есть работа.

Еще бы ее не было! Нижняя часть укрытия, что над инженерным отсеком, была поделена на четыре части, словно торт.

Санузлы, два изолятора – мужской и женский (оба забиты до отказа), – а между изоляторами – жалкая пародия на детскую, метра по два в каждом направлении. Три ее стены были увешаны холщовыми люльками с младенцами, да еще часть перехлестывала в женский лазарет. И почти все они орали.

Посреди этого пандемониума две измотанные стюардессы пеленали малышей на узехоньком выдвижном толе. Герди похлопала по плечу одну из них.

– Порядок, девочки, подошло подкрепление. Идите перекусите, да и отдохните немного.

Та, что постарше, посопротивлялась для порядка, но видно было, как они рады подмоге. Мы с Герди встали по местам и взялись за дело. Не знаю, сколько мы работали (просто не было времени глянуть на часы), но работы было явно больше, чем нас, и мы пытались нагонять. Все же это было лучше, чем лежать в ячейке, глазеть на потолок в паре сантиметров от носа. Хуже сего была теснота. Я все время прижимала локти, чтобы не пихнуть Герди, а сзади меня все время подталкивала люлька.