Андрей Лях - Реквием по пилоту
— Дядя, извини, что лезу с советами, но, может быть, ввести меня в эту игру уже сейчас? Я контактер с образованием, взрослый человек…
— Эрлен, я руковожу разведкой более тридцати лет и до некоторой степени знаю, что делаю. Три года тебя учили и воспитывали как аналитика, им ты пока что и оставайся. Разные, как ты выражаешься, игры сегодня не для тебя. Другое — я все же, как ты, надеюсь, не забыл, улетаю на Валентину, пробуду там неизвестно сколько, и ввести тебя оттуда куда бы то ни было мне будет чрезвычайно затруднительно. И наконец, я вообще хочу этого по возможности избежать.
— А возьми меня с собой на Валентину?
— Не болтай глупостей. На Валентине война.
— Так что же мне делать?
— То, что я скажу, балда! — впервые за время беседы Скиф повысил голос. — Для чего мы тут, по-твоему, сидим и теряем время? Соберись, в конце концов, с мыслями и слушай. Я сейчас уеду. Ты оставайся здесь. Можешь бродить по всей территории, но держись ближе к телефону или возьми с собой модуль интеркома. Послезавтра — ты понял? — послезавтра, если ничего не произойдет, около десяти вечера я тебе позвоню. Ты возьмешь мой «опель» — пропуск у Генриха — и поедешь в то место, которое я назову. Все ясно?
— Ясно, ясно.
— Вот и хорошо. — Скиф встал и направился к двери. — Да, постарайся выспаться.
Четверг, седьмое сентября, два часа ночи. У Эрликона сна — ни в одном глазу. За рулем древнего, но юного двигателем «опель-атташе» он едет по набережной Северного канала. Слева — черная полоса воды за чугунным узором, справа — высокий травянистый склон. «Напротив монастыря», — сказал Скиф. Эрлен притормозил и, наклонившись, выглянул в окно. Вот она, над головой, кладка монастырской стены в плетях плюща; дальше, темнее ночи, небо перегораживал массивный пролет здания шлюза, стрельчатой аркой перешагнувшего через шоссе и канал, и во мраке под ней Эрликону призывно мигнули длинные горизонтальные фары.
В кабине приземистого «плимута», развернутого против движения, сидел Скиф; в свете огонька сигареты можно было различить, что начальник Четвертого управления вновь стал самим собой — русые кудри сгинули, открыв прежнюю залысину и седину; взгляд неизменно спокоен, но Эрлену показалось, что выглядит Скиф более сумрачно и устало, чем обыкновенно. Машины съехались окно в окно, Эрликон опустил стекло.
— Отгони на пандус и иди сюда, — сказал Скиф.
Начал накрапывать дождь. Эрликон приткнул машину у гранитной бровки широкого монастырского въезда и, подняв воротник, сбежал вниз; сунулся было обойти «плимут», но Скиф передвинулся и велел сесть на место водителя. Плюхнувшись за послушно отклонившуюся рулевую колонку, Эрлен машинально посмотрел назад — и обмер. Он увидел привидение.
Настоящий, переливающийся изнутри огнями, белый как лунь, даже в зелень, старик — костлявый, хрящеватый, при виде Эрликона его губы раздвинулись в жутком оскале.
— Вот это жизнь, — вымолвил пилот.
— Познакомьтесь, — предложил Скиф. — Джон, это и есть мой племянник. Эрлен, это Джон Джордж Кромвель, имя тебе известное, он твой коллега и маршал авиации.
— Очень приятно, — поклонился маршал-призрак. Голос у него был самый обыкновенный, несмотря на то что сквозь его фигуру проглядывала ромбовидная строчка сиденья и то и дело пробегали вспышки, выделяя то кисть руки с редкими седыми волосами и узором сосудов, то темный глаз, то рисунок свитера; улыбка же его показалась Эрликону явно издевательской.
— Маршал, — продолжал Скиф, — это личность Джона Кромвеля, посаженная на стандартный мю-фантом с автономной подпиткой. Как видишь, я вновь нарушаю закон. — Он щелчком выбросил окурок в окно и дальше говорил отвернувшись, глядя неведомо куда в ночную темень. — Пиредра сейчас займется и, вероятно, уже занялся подготовкой несчастного случая. Ты будешь летать, и, скорее всего, он постарается устроить тебе воздушную катастрофу на соревнованиях. Впрочем, это не исключает чего-то иного. Поэтому я поручаю тебя заботам маршала. У него большой опыт общения с Пиредрой, кроме того, он будет летать с тобой и обеспечивать безопасность в воздухе. Хочу, однако, напомнить, — Скиф взглянул сначала на Эрликона, потом на Кромвеля и снова отвернулся, — маршал — военный преступник, по его приказам уничтожены многие тысячи ни в чем не повинных людей. Поэтому советую критически относиться к его рекомендациям относительно всего, выходящего за рамки техники выживания. Джон, надеюсь, вы на меня не в обиде.
— Нет, нет, ради бога, — добродушно отозвался Кромвель.
— Связываться с Институтом будешь по моему коду. Деньги сзади, в дипломате.
Эрликон было открыл рот, но тут Скиф положил ему на колени какой-то тяжелый предмет. Будто не своей рукой парень вытащил из открытой подплечной кобуры пистолет — револьвер с массивным барабаном, гребнем дырчатой планки на коротком стволе, шомполом и кольцом на рукояти — «рюгер». Гравировка заботливо сообщала калибр и тип патрона, фигурные грани блестели солидностью и надежностью — почти утешительно.
— Все, — сказал Скиф. — Желаю удачи, — и протянул Эрлену руку.
Тот машинально пожал ее, силясь уразуметь, что же происходит, и тотчас же все и выяснилось: Скиф повернулся, толкнул дверцу, обошел машину и растворился во мраке, направившись, видимо, к стоявшему в стороне «опелю».
Эрликон остался сидеть с совершеннейшей кашей в голове и пистолетом в руках. Он бесчувственно положил палец на спусковой крючок, и у него мелькнула дикая мысль незамедлительно сдвинуть предохранитель и застрелиться от великой досады на непутевую судьбу. Но в это время Кромвель почти без всякого усилия протиснулся сквозь спинку сиденья и уселся рядом с Эрленом. Вдали заработал и затих, отдалившись, мотор «опеля».
— Шеф отбыл, — заметил Кромвель. — Он торопится. У нас же, напротив, время есть. Познакомимся еще раз. Добрый вечер. Меня зовут Дж. Дж. Кромвель, два дня назад я воскрес из мертвых, правда не до конца.
Дж. Дж. снова радостно улыбнулся, по его лицу разбежались многочисленные морщины, глаза смотрели на Эрликона едва ли не влюбленно, но с напряженным вниманием; улыбка светилась радушием, готовым заранее извинить все, что угодно, и одновременно с явным глумливым сарказмом. В другое время подобная маска показалась бы Эрлену страшноватой, но сейчас он этого не ощутил, скорее, наоборот, расслабился; Кромвель почему-то напомнил ему старую умную собаку.
— Почему Эрликон? У тебя действительно такой бешеный характер?
— Да вроде бы нет, а что?
— «Эрликон» — это фирма и марка пулемета. Кстати, о пулеметах — надень эту босоножку.
Глядя, как Эрлен, сняв куртку, управляется в тесноте с перекрутившейся портупеей, Дж. Дж. проворчал:
— «Бульдог-44», пукалка полицейская. «Скорчера», конечно, этот самоходный примус для нас пожалел. Наоборот, резинку направо, ремень налево, ты же не левша.
Эрликон замер с задранными руками. За долгие годы он совершенно перестал вспоминать об искусственном происхождении Скифа.
— Прошу извинения, если оскорбил тебя в лучших чувствах, — добавил Кромвель, по-прежнему скаля зубы, — но я всегда страдал недоверием к разным арифмометрам.
— Ну и ну, — сказал Эрлен. — «Скорчер». Электронное оружие запрещено.
— Скажи это Пиредре, когда он врежет по нам из миллионновольтного, — посоветовал Кромвель. — А Скиф — скаред. На текущие расходы он нам выдал — сколько ты думаешь? — десять тысяч — и все.
Эрлен поднял брови — сумма показалась ему значительной. Оскорбления же, нанесенные Скифу, он оценил в полной мере, но почему-то промолчал — сумбур в голове перемешал все привычные понятия. Кромвель тем временем продолжал:
— Хорошо, я успел завернуть к твоей матери и взять у нее еще столько же. На редкость обаятельная женщина, вот уж не скажешь, что ученый. Все равно, ни на одну взятку не хватит.
Эрликон даже зажмурился. Это уже не лезло ни в какие ворота. Его мать, туманная фигура, отстоящая от его жизни на тысячу световых лет, оказывается обаятельной женщиной, у которой запросто можно прихватить десять тысяч на сыновние нужды. Конец света.
— Скиф знает? — спросил изумленный сын.
— Нет, — ответил удивительный маршал. — Для него это будет сюрпризом. Он оставил меня в библиотеке, ну, а я решил уделить время банковским операциям.
Да, теперь можно кое-что понять — людей, которые способны устраивать сюрпризы для Скифа, стоило воскрешать; Пиредра тоже, наверное, оригинал в своем роде — вспомнилась Эрлену фраза из старинного романа.
— Моя мать… — сказал он. — Я не видел ее лет пять точно, а может, и больше…
— Это нехорошо, — нравоучительно произнес Кромвель. — Впрочем, грех общепринятый. Данной мне Богом и людьми властью отпускаю тебе его. Аминь. Сегодня я устраиваю вечеринку по случаю собственного дня рождения и приглашаю тебя. В восемь пятьдесят мы вылетаем из Дортмунда в Стимфал. Я не поклонник портовых ресторанов, вечно в них резиной воняет, пусть будет что-нибудь семейное, с сосисками и джазом. Заводи.
