Андрей Бурцев - Меч Люй Дун-Биня

Солнце уже село за покрытую соснами сопку, стояли мягкие, полупрозрачные летние сумерки. Идя по тропинке, я внезапно почувствовал непонятную тоску при виде запустения и обветшалости вырисовывавшегося в полумраке дома.

Войдя внутрь, я зачем-то первым делом закрыл дверь на крючок, поставил авоську на кухонный стол и тут совершил открытие, что на даче нет света. В комнате было уже совсем темно, не считая мерцавшей за окном просини, и мне стало не по себе. Как-то не хотелось искать наощупь пробки и разбираться, что с ними случилось. К счастью, я вспомнил, что в одном из ящиков стола видел в прошлый раз свечи. Там же оказался и коробок спичек. Я воткнул две свечи в стоящий на столе витой, металлический и очень тяжелый подсвечник, зажег их, но веселее не стало. По стенам плясали тени, оживляя висевшие там жуткие маски - казалось, они все время подмигивают мне, - а в углах тьма сбивалась в плотные комья.

С подсвечником в руке я обследовал прихожую, даже вышел на улицу, прежде чем убедился, что проводка к дому вообще не подведена. Это было не особенно радостное открытие, но лучше жить при свете свечей, чем вообще без ничего. В конце концов, жили же так наши предки много веков...

Поскольку был двенадцатый час ночи, чай я решил не кипятить - еще не хватало возиться с печкой, а открыл банку компота и съел ее с хлебом.

Поев, я вернулся в комнату, расстелил плед на старом диванчике в углу, и тут меня осенило, что я еще не бывал в мансарде. Несколько секунд я колебался, не отложить ли это на завтра, но любопытство победило, и я поднялся с подсвечником по скрипучей лесенке.

Мансарда была поменьше, чем комната внизу, и тут гораздо больше чувствовалось запустение. Если внизу было все тщательно прибрано, чисто и ухожено, то здесь с небеленого потолка свисали фестончики пыли, по полу были раскиданы какие-то коробки, а на стенах висело множество разных диковинок. Как и внизу, у стены был письменный стол, только не полированный, попроще и поменьше. Среди груды бумаг я увидел большую статуэтку, изображавшую человека в восточном халате. Лицо его было запрокинуто вверх, тонкие брови нахмурены, глаза презрительно щурились. Из-за плеча у него торчала рукоятка укрепленного на спине меча.

Потом мое внимание привлек длинный, узкий ящик в углу, с покрытой затейливой резьбой крышкой. Ящик оказался не заперт. Я откинул крышку. Внутри лежал какой-то узкий предмет, завернутый то ли в мягкую бумагу, то ли в отбеленную кожу, исписанную затейливыми иероглифами (позднее я узнал, что это и есть тот самый пергамент, о котором я много читал). Движимый безотчетным любопытством, я поставил подсвечник на пол, достал предмет и осторожно развернул эту бумагу.

Моему восхищенному взору предстал меч с постепенно расширяющимся лезвием и полукруглым вырезом на конце на манер ятаганом. Прыгающий свет двух свечей играл на блестящем голубоватом лезвии. "Ух ты!", - пробормотал я, взял меч и осторожно провел пальцем по лезвию. Лезвие было острое, как бритва. Рукоять была удобная, шероховатая от вырезанных на ней иероглифов, которые, при ближайшем рассмотрении, показались даже мне, полному профану, какими-то странными.

Я не удержался и взмахнул мечом, сделал несколько выпадов, сражаясь со своей громадной тенью на неоштукатуренной стене, потом осторожно завернул меч обратно в бумагу, положил в ящик и закрыл крышку.

Спустившись вниз, я лег, задул свечи, но уснул не сразу. Как только погас свет, дом вздохнул и ожил: заскрипели наверху половицы, что-то тихонечко застонало и завздыхало, как всегда бывает в старых деревянных домах по ночам. На полу лежали желтоватые квадраты лунного света. Со стен на меня смотрели, ухмыляясь и скалясь, злобные маски. Я долго ворочался с боку на бок на скрипящем диване и, уже в полусне, почему-то вспомнил слова: "Меч Люй Дун-биня..."

Проснулся я от какого-то тягучего, тоскливого то ли стона, то ли плача. Луна все так же светила в окно, только квадраты света подползли к самому дивану, а один уже взбирался по нему к моим ногам. Я был весь в поту, сердце бешено колотилось, в голове мелькали бессвязные обрывки увиденного во сне чего-то ужасного. Не шелохнувшись, я лежал под пледом, стараясь понять, во сне я слышал ужаснувший меня странный звук, или наяву. И тут он повторился - тягучий, негромкий, но очень унылый и вовсе не страшный. Я чуть было не рассмеялся от облегчения, потому что это скрипела калитка. Но облегчение тут же пропало. Меня бросило в дрожь. Я отчетливо помнил, как закрывал калитку на задвижку, потому что мне мешала тяжелая авоська, старавшаяся вырваться из руки. Открыться сама калитка никак не могла. Какому же черту понадобилось здесь шариться посреди ночи?

Глубоко вздохнув, я встал, натянул джинсы, зажег обе свечи и, стискивая канделябр в мокрой руке, вышел в сени. Уже откинув крючок наружной двери, я увидел прислоненный к стене топорик с широким лезвием и, не раздумывая, взял его.

Так, с канделябром в одной руке - пламя свечей заметалось от ночного ветерка, точно в испуге - и с топориком в другой я вышел на крыльцо. Полная луна висела низко над деревьями, тропинка казалась черным туннелем в плотном кустарнике. Все было тихо.

- Кто здесь? - спросил я.

Я хотел сказать это громко и уверенно, но голос прозвучал слишком хрипло и слабо даже для меня самого.

Ответом была лишь тишина. Калитка больше не скрипела.

С колотящимся сердцем я сошел с крыльца, но не успел сделать и двух шагов, как порыв ветра задул свечи. Первым желанием было вернуться и запереться в доме, но тут глаза стали привыкать к темноте. Появилась тропинка. Медленно, точно на фотографии, стала проявляться в черном монолите кустарника причудливая сеть ветвей. И тогда я решился.

Крепко сжимая топорик и тяжелый канделябр, я медленно двинулся вперед, внимательно вглядываясь в кусты по сторонам. Дойдя до калитки, я обнаружил, что она по-прежнему заперта на задвижку, недоуменно хмыкнул и даже притронулся костяшками пальцев, которыми стискивал канделябр, к шершавому дереву. И тут сзади послышался шорох.

У меня перехватило дыхание. Резко обернувшись, я ударился спиной о доски калитки и несколько секунд пытался проникнуть взглядом через кусты. Там что-то вновь зашуршало, я даже увидел, как качнулась ветка.

"Кошки, - подумал я. - Это всего лишь кошки. Кошки, которые бродят сами по себе..."

Я вновь и вновь повторял это, обманывая себя, потому что знал - ни одна кошка не может отодвинуть задвижку, а потом вновь запереть калитку. Но я уже не был уверен, наяву или во сне слышал я этот тоскливый скрип.

На цыпочках, все время оглядываясь, я прокрался по тропинке к дому и уже на крыльце услышал далекий перестук колес поезда. Этот звук разрушил какое-то наваждение, с меня словно спали обручи, стискивавшие грудную клетку. Я облегченно вздохнул, улыбнулся и спокойно вошел в дом. Бросив топорик в сенях и закрыв на крючок дверь, я прошел в комнату, поставил канделябр на стол, упал на диван и, к моему удивлению, тут же крепко уснул.