Александр Маслов - Голубая Саламандра

Он сделал несколько дыхательных упражнений. Плавно и выразительно, словно кому-то жестикулируя, размял мышцы рук и бедер. Продолжить занятие помешал вновь появившийся Николс, и он поспешил вернуться в дом. Перед отъездом было необходимо разобраться с остатком второй папки, еще поработать с коммуникатором. До самого вечера он вылавливал на экране сведения о прошлом Рона Гулида, задействовал все доступные сети, но не получил никакого вразумительного результата. Разуметься, далеко ни на каждого имелось досье в МСОСБ. Однако служащие в учреждениях с таким статусом, как Мировой Исследовательский Центр хоть как-то должны были там значиться! Здесь - либо грубый промах статистов-составителей, либо…

Он послал последний запрос в МИБ и получил последний ответ: "Рон Гулид не значится". Оставаясь ни с чем, он закрыл кейс. Новое, во истину необычное задание, начинало тихо увлекать, и мысли, что отпуск прерван не кстати, уже не тяготили с прежней силой. Он разорвал, скомкал незаконченный пейзаж, который вчера вымучивал многоцветными мазками. Две других удавшихся зарисовки упаковал вместе с письмом матери. Не дожидаясь миссис Нофлер, навел порядок в комнате, снова вернулся к столу и написал записку хозяйке, установив рядом свой первый в этих местах, крохотный этюд, где угадывался этот дом, пышный неправдоподобный сад м и закат над ним. Вскоре дополнил послание несколькими строками.

Казалось бы, сделано было все неотложное и в некотором смысле выплачен долг. Он сел на диван напротив распахнутого окна. Взгляд упал на кейс, преподнесенный Филипсом.

"Почему же Роберт выбрал меня?" - спросил Грачев и вспомнил последние его слова: " Возможно, отдел там представлять будешь не только ты. Все-таки очень странная история".

Воображение рисовало всевозможные связи центра Мюррея со знакомым ему давно и узнанным недавно. Порой этот рисунок представлялся настолько фантастичным, что нормальный, критический разум попросту не мог его принять.

До аэропорта он добрался к полудню. Ему было забронировано место на "Восточном экспрессе 4", который, с остановкой в Дели, в два субкосмических броска должен был доставить в Сидней. Там он рассчитывал, проведя двое суток, дожидаться спец рейса экраноплана прямо к острову.

Новое здание воздушного вокзала с шумными огромными залами, навесными площадками обзора, кафе, полутемными мерцающими барами, игровыми кабинами, прочими неисчислимыми чудесами за последние годы могло опротиветь именно своей новизной. Здесь каждый раз что-то беспричинно менялось, переворачивалось вверх дном, деформировалось в неожиданную сторону. В праздничном блеске указателей, лавине объявлений уяснить можно было только одно - мир становится сумасшедшим. Но сегодня Андрей просто не замечал этого. Он хотел свернуть к трубе перехода с вертикальными транспортерами, как за спиной, кто-то истерически вскрикнул: - Боже, держите!

Тележка, с перевязанным маркерными лентами багажом съехала со стола приемника, набирая ход, покаталась по желобу, обрывавшимся над межъярусным пространством. Грачев в несколько прыжков одолел отделявшее его расстояние, и, уцепившись за заграждение, остановил механизм, подоспевшие техники службы порта помогли устранить опасность падения. Нечто веселое, судя по выражению лиц, взмахам рук выкрикивала ему группа малайцев. А джентльмен в старомодных очках и белой, прилипшей к грузному телу рубашке, еще бледный от испуга, бормотал отрывистые, путаные фразы благодарности. Конечно, ситуация казалась пустяковой для того, чтобы выглядеть героем, стать центром внимания возбужденной толпы; Андрей поторопился скрыться в ближайшей ветви перехода.

На обзорной террасе было жарко. Воздух вибрировал горячей рябью над многомильной гладью аэропорта. Справа, расплавленным металлом слепили чаши рефлекторов, дрожали и будто текли мачты антенн, замысловатее фермы службы погоды. Дыхание близкого океана не проникало сюда, и цепь низких гор казались грязной и серой, как груды изжегших себя углей.

Тяжело, надрывное небо уходили огромные, похожие на туши китов, "Боинги". Чаще с круглых площадок, соединенных сетью туннелей, стремительными свечами взмывали "Илы". Голубая стрела "Восточного экспресса" виднелась у ряда ангаров, десятки машин и механизмов заботливо окружали ее, ревизируя сложные узлы и системы.

- Вы летите до Дели на "Восточном"?

Грачев оглянулся. Сквозь зеленоватые стекла очков на него смотрел владелец злополучное кипы багажа.

- На "Восточном" до Сиднея.

- Значит мы попутчики, я рад. Альберт Вальский, - представился тот, протягивая багровую ладонь.

- Грачев… Андрей.

- Послушайте, вы не представляете, как я вам признателен! Мое оборудование неизбежно бы погибло, если бы не ваше вмешательство! Ведь вы и сами рисковали!

- Глупости. Всего то остановил тележку. - Грачев повернулся, разглядывая неожиданного собеседника. - Там были приборы? Что ж так неаккуратно?

- Там уникальное оборудование! Клянусь, ему нет подобия! А тележка поехала сама. Да, да! На ровном месте вдруг начала двигаться. А когда я попытался… Словом, поздно было.

- Возможно, ее толкнули. Случайно или намеренно.

- Нет, ее не толкнули. - Вальский сказал это так твердо, что Грачев сразу отказался от всяких домыслов. - Прощу, пойдемте, посидим в кафе наверху. До отлета полно времени, а я хочу рассказать вам кое-что любопытное.

В кафе оказалось тихо и прохладно, словно центрально-американская жара и гул гигантского вокзала стали давним эпизодом. 0ни заняли столик возле овала окна, и было видно, как в бездонные трюмы дирижабля - радужного монстра - стекаются потоки грузов, машин, людей.

- Жалею, что в Дели переносит не это неторопливое древнее чудо, - с ностальгической ноткой заметил Вальский. - Время для меня превеликая роскошь.

- Для увлеченных людей время всегда в дефиците, - безразлично согласился Андрей. Он небрежно вырисовывал нити такелажа под дутым остовом воздушного корабля, воспользовавшись салфеткой и трехцветным карандашом, ожидая, когда его новый знакомый поведает обещанное "любопытное".

- Скажите, вы художник?

- Нет, - Грачев отложил рисунок и глотнул из запотевшего бокала. - Лишь в каком-то роде… А вы, я понял, ученый?

- Я не занимаюсь наукой. Я - уфолог. Знаете, почему я так противопоставляю? Уфологии чужда точность, исчислимые величины, даже какие-нибудь раз и навсегда застывшие понятия. Она нечто среднее между отрешенной от дел земных философией и подлинным искусством. Если бы вы спросили художник ли я, то я ответил бы созвучно вам: "В каком-то роде".