Андрей Шарапов - Ведьма

Лукерья знала, что Федор шутит, что сам он втайне любит и побаивается Озера, и казалось ей в эти минуты - вот оно, счастье! - неужто обманула она судьбу, предсказанную старухой Кутейковой, и жизнь ее выстраивается на лад?.. Но, едва Федор уходил к качелям, душа Лукерьи остывала и начинала томиться предчувствием скорой беды, расплаты. И беда нагрянула...

Неподалеку от Ширши стали копать яму под фундамент гордости пятилетки Арбума, Архангельского целлюлозно-бумажного комбината. В ночь на Троицу, после праздника забивки первой сваи фундамента, шестой или седьмой по счету начальник стройки купался в Озере с. главной бухгалтершей да и утоп. Приехала комиссия из Архангельска; бухгалтерша показывала, что начальник, будучи навеселе, дразнил озерного водяного, после чего кто-то закружил возле него, схватил за ногу и утащил на дно. Комиссия данный бред в протокол не занесла, но по привычке к наказаниям велела все же Озеро покарать.

На сходке пяти деревень председатель только что образованного колхоза Прокопий Терентьев зачитал образцовую картину будущего: бесполезный и идеологически вредный водоем осушат, а высвобожденную площадь засеют кормовыми для коров знаменитой холмогорской породы, что экономически выгодно и политически требуется для харчевания братского рабочего класса на возведении Арбума. Предложение встретили неожиданно весело: старики после того, как комса во главе с вожаком Семкой Ломакиным сожгла церковь, уже ничему не удивлялись и только терпеливо ждали пришествия Антихриста, остальной же люд был полон революционного беспамятства и нетерпеливого ожидания научно рассчитанного счастья.

Когда артельщики, помолившись и пустив на подмогу комсу, начали разбирать плотину возле мельницы, Озеро вдруг пошло черной рябью, застонало, забилось пенистыми волнами то о дальний, мызовский берег, словно стараясь убежать от погибели, то о ближний, ширшенский, будто отгоняя своих убийц...

- Плачет Озеро, больненько ему . - крестились старики у окон - Ох, не призвал Господь зараньше, не дал милости...

Под вечер и артельщики с комсой, и арбумовский духовой оркестр совсем замаялись, Генкин батя даже сомлел и свалился в воду, откуда его под общий гогот тянули сетью.

- Ничво, робя! - радостно орал, стоя по пояс в вонючей тине, Федор. - А ну, наддай ишо по русалочьей тоске мировой контре!

Целую неделю, пока Озеро сходило в Северную Двину, длился праздник, рыбу собирали лопатами, день и ночь развозили по огородам ил, на дне находили то череп, то девичье ожерелье из речного жемчуга, а председатель Прокопий отрыл даже остов лодки, которую водяной увел когда-то на глазах его деда. В разгар веселья сын старухи Кутейковой, назначенный за революционные заслуги участковым милиционером на Пять Холмов, объявил артельщикам, что они отныне записаны в колхоз и с гулевой их деньгой покончено раз и навсегда. Артельщики смеялись, кто ж тогда будет в городах дома ставить? - и снова шли бражничать на брошенную мельницу.. Федор Рожнов, гордый своей победой над Озером и предчувствием новой, веселой жизни с Лукерьей, упивался так сильно, что однажды, влезая на помольный чердак, заснул. Нога его соскользнула с перекладины, и друзья-артельщики едва успели схватить Федора за загривок; они тащили Рожнова наверх с хохотом и песнями, не слыша, как он орет от боли нога его застряла между перекладин и при первом же рывке хрустнула. Никто из артельщиков уже ничего не соображал; выпив с ними на посошок, Федор спустился обратно и пополз, теряя кровь, в деревню. Утром он постучался в окошко к Лукерье; когда она кинулась в лес за травами, в избу по кровяному следу явились Прокопий и милиционер Кутейков. Увидев тяжелое состояние Федора, они свезли его в районную больницу.

Через месяц Федор Рожнов умер от гангрены. С Лукерьей на похоронах случилась падучая, целый год она не выходила из избы, недужила.. Так начал Бог наказывать ее за дерзость, за попытки выстроить жизнь вопреки Его воле... Во время болезни Лукерья усохла, согнулась, и величать ее стали не иначе, как бабкой Лукерьей, хотя .сынку ее не минуло еще и семи годков. Обычно-то Лукерья жила тихохонько, только в полную луну или по ненастью что-то на нее накатывало: выбегала она на огромный, неродящий пустырь, получившийся на месте Озера, и бродила там всю ночь, бормотала что-то... А то, бывало, застынет возле чьей-то калитки - и смотрит мертво, молчит.. а назавтра на этом подворье или сарай полыхнет, или пес хозяина цапнет, или еще какая беда. Генка помнил, как однажды встала бабка Лукерья возле их избы, - мать испуганно охнула, села на горячую сковороду и выбежала к забору с двустволкой

- Подь, подь отсель, Луша, не то стрелю!

Бабка же Лукерья, выпучив безумные глаза, вдруг запрыгала, заплясала.

- Ой, водица-то мается, воли просит!.. Готовь хозяину лопатку-то - волю бут водице рыть, вину свою заглаживать!..

В тот день на Пяти Холмах был невиданный ребячий праздник - сельсовет заплатил годовые трудодни... леденцами. Генкин батя притащил целый мешок тянучек, и счастливый Генка не мог уразуметь, отчего мать плачет, а батя растерянно ковыряется в мешке, будто ищет чего, и повторяет:

- Вот и все, что мы заработали, сынок... Чем же дале жить-то?.. Чем?..

Генку смешила глупость взрослых; он ластился к бате, тыкал ему сладость в бороду, чтобы он понял наконец свалившуюся на них удачу, но батя был как с похмелья и вечером на собрании по общегосударственному займу не удержался, крикнул:

- Не буду я подписувать! Что за закон такой, чтоб с мужика последню нитку сташшить? - А на замечание районного заемщика, что сам товарищ Ворошилов назвал новый заем решающей битвой за дело социализма, вконец завелся: - Так у меня свой товарищ Ворошилов на печи лежит, с цинги черен, об ваши конфекты зубки ломат! Не буду подписувать!.. Тьфу!.. - и плюнул на портрет первого красного командира, висевший на месте прежней иконы...

На допросе в Архангельске батя, конечно, показывал, что кулацкую агитацию кричал кто-то из соседей, а кто - он не видал, так как был в тот день заговорен, но это уже не могло спасти его от рытья Беломорканала...

Генкина мать, вернувшись ночью с суда, зарядила двустволку и позвала Лукерью:

- А ну, выходь, подруженька!.. Благодарность до тебя жжеть!

Лукерья с лампой ступила на двор; вдруг, словно укрывая ее, хлынул дождь; лампа погасла. Мать давила на курки раз, другой, третий - ружье не стреляло... На шум сбежались соседи.

- Сдурела? - Семен Ломакин вырвал двустволку и закинул ее в бурьян. Учти, гражданка Захарова, что тебя и так уж в резерв подкулачный занесли, и делай вывод!.. Ходь домой!..

Лукерья вздрогнула, будто проснулась, радостно заюлила вокруг Семена: