Андрей Шарапов - Ведьма

- Поставила Лукерья твою корову-то! - шамкали старухи Прокопию. - Сходи, повинись!..

- Да не может быть такого факту! - надсадно орал тот. - В болото, что ль, эта падла забрела?

На четвертый день у Тихих болот председателя чуть не задрал медведь мужики подоспели, когда косолапый уже начал елозить Прокопия по земле. Авдотья, отрыдавшись, к ночи собрала парного молока от Чалой, кое-какой провизии и пошла на поклон к Лукерье. Та долго дивилась такой чести...

- Каждый вечер теперя носи, - велела она и, когда Авдотья радостно кивнула, заслушалась тишью. - Ох, и не слыхать чего-то нынче ни шуршиночки, аж в ушах скрыпит. Погодь, а откель мычание-то? Уж не с Морошковой ли поляны?

Авдотья кинулась к мужу, тот уже натягивал сапоги... Корова стояла с краю поляны - тощая, больная от удоя, трава вокруг нее была сжевана до корней, а главное - лежал под Чемберленшей трехдневный навоз.. Прокопий весь измазался, проверяя факт, но ничего придумать не мог - четвертый день на этом месте стояла корова...

- Ты чего-нибудь видал? А твои глаза где были? - допытывался председатель у мужиков, и те в испуге показывали по поляне ходили не раз, коровы не видели..

- Обнаружу гадов - так лично расстреляю! - орал Прокопий - И Рожнову, даже если не замешана в банде, все одно сдам на переселение как кулацкий фактор по первой же разнарядке!.

Ночью Прокопия позвал на двор какой-то странный, дребезжащий голос. Прокопий вышел, зевая, удивленно огляделся: вокруг не было ни души.

Днем голос слыхали и мужики, сопровождавшие председателя на Тихих болотах в поисках тайного схоронища, в котором невидимая банда прятала Чемберленшу.

- Никак Федька Рожнов кличет - с ужасом признал кто-то.

Прокопий выругался, схватил дробовик и отчаянно полез в бурелом. Мужики едва успели повязать его и, крестясь, изложили общий бунт: боле они в эти гиблые места не ходят, хоть всех зараз порасстреливай...

- Так они ж нарочно издеваются - щас словим гадов! - пытался высвободиться Прокопий. - Пустите, ведь уйдут!

Его отвели обратно в деревню; назавтра Прокопий опять кинулся на поиски, выпустив из подпола Саньку Тараканова и обещав ему амнистию в случае поимки вора.

А береза стала чернеть, теряла последние листочки...

Каждое утро Авдотья выла, валялась у мужа в ногах; он гладил ее, увещевал ласково:

- Ничво, Авдотьюшка, вернулся я живой - нету никакой тут замороки, просто классовый враг озорничает... И имеется задача вывести его на чистую воду...

Прощаясь, он долго глядел на зареванную жену, целовал ее в сухие, жаркие губы...

...Тело Прокопия Терентьева, объеденное лисами, нашли только к ледоставу и совсем не в той стороне, на которую указывал Санька Тараканов и куда, по его словам, звал их, заблудившихся ночью в грозе, скрежещущий голос.

- Пойду я! - Прокопий, улыбнувшись, поднялся, шагнул в темноту Поздоровкаться, значит, охота... А иначе - мутно мне жить на свете.

Санька не двинулся с места, остался ждать рассвета, а Прокопия, видать, еще помотал, поводил за собой убийца-голос.

После похорон изба Лукерьи Рожновой занялась сразу с четырех углов, и одновременно с ней вспыхнули и сарай, и банька, сработанные еще плотницкой артелью. Толпа баб с дубинками и каменьями ждала сигнала за околицей, жадно выкуркивала на пожар, но из горящей избы мучительно долго никто не появлялся. Вдруг дверь затрещала, рухнула, и к реке прошмыгнула черная лиса с лисенком, а следом...

- А-а-а! - завопил в ужасе народ, кидаясь кто куда: на Лукерьино подворье шагнул из огня белый босой мужик с тлеющими волосами и бородой. Протерев пустые глазницы, он вышел на улицу и, волоча ногу, побрел к Генкиному дому.

- Это ж Федька Рожнов! А-а!.. Свят, свят, сгинь, нечиста сила! - визжали в беспамятстве обезножевшие бабы.

Наполовину сгоревший Федор встал у Генкиных ворот, поулыбался черным ртом и захромал к избе Ломакиных. Там он позвал Семена дребезжащим голосом. Семен вылез из подпола, пошел, как пьяный, но его успели загородить иконой, не пустили... Подождав немного, Федор отправился к кладбищу, пошатал обелиск Прокопия, оставив паленый след, а потом разыскал свою могилу и грянул оземь, стаял...

Лукерью с сыном нашли на пустыре и гнали до самой Ширшемянки.

- Убирайся, ведьмачка! - орали из толпы.- Су-ука! На-ка, еще вот!

Камень угодил Лукерье в голову - ведьма упала, бабы кинулись топтать ее, кто-то вылил ей на спину дымящуюся смолу... Сыночка ее огрели палкой. Услыхав его жалобный крик, Лукерья очнулась, взвилась и неведомо какой силой растолкала баб... Схватив сыночка за руку, она побежала к воде; молния разрезала небо, и в ее мгновенном свете все видели, как Лукерья с сыном исчезли в водовороте, закружившемся вдруг у самого берега... А дальше была уже только темнота и глухие раскаты грома...

- Ге-енк! Где тебя лешак носит, охламонище? - гневно кричала Генкина мать - Опять, что ль, дитев пужаш? А ну, спать живо, не то портки-то спушшу, не посмотрю, что жених ужо!

- Сеанс окончен, граждане-товарищи, - оскорбленно вздыхал Генка - Ладно, левой-правой, марш по люлькам!

Никто не двигался с места; Загадка начинал жалобно скулить, а Васятка, забившийся от страха под дырявую корзину, осторожно шевелился там и шептал зачарованно:

- Так они не утопли, Геннадий Никодимыч?

Все знали, что Лукерья с сынком не утопли, Генке и самому не терпелось дорассказать историю, он высовывался из окна и возмущенно орал:

- Да щас, маманя, я ж стих учу на память, Бородавка велела перед сном, чтоб из головы не вылетело! Обождите чуток, не сбивайте, не то сначала придется!

Перед научной методикой Генкиной учителки мать робела, победно послушав тишину, Генка возвращался на ящик и продолжал рассказ.

До войны Остров носил гордое название - Первая Лесобиржа, и у его причалов со стороны деревни Уймы швартовались даже морские суда, заходившие в Двину за лесом или на зимний ремонт. Народу на Первой Лесобирже было тьма-тьмущая, три улицы бараков да еще казенные избы переселенцев, приехавших по оргнабору с голодной Пинеги. Жить старались прочно: берега Острова, разбиваемые каждую весну ледоходом, укрепили заграждением из бревен, поставили новый Дворец культуры с бильярдной и кинозалом, рядом раскатали футбольное поле, выстроили лазарет и детсад. Иностранные морячки часто шастали по Острову, и однажды вся Первая Лесобиржа сбежалась глядеть на негров, про чье существование знали, конечно, из газет и антирасистских плакатов, но чтоб вот так, с близкого расстояния...

- Чюда света! - нервно улыбались мужики, а бабы плевались и видели в "нехрах" явственный облик сатаны, прятались от сглаза в бараки, отчаянные же пацаны ходили за неграми по пятам и все ждали, когда они пойдут в Восьмой барак к бабке Лукерье, ведь нечистая сила завсегда снюхается... Но негры равнодушно миновали Восьмой барак и отправились в бильярдную пить водку, Генкин батя (после Беломорканала в Ширше его не прописывали, а брали только на Лесобиржу разнорабочим, мать замаялась от его тайных ночных приходов и, умолив нового председателя, вместе с Генкой перебралась на Остров) уверял потом: