Иван Крамер - Машины Российской Империи
Карета пыхнула паром, а отец повернулся ко мне. Мы с ним не особо похожи. Он жгучий брюнет, у меня же волосы чуть ли не белые, он – крупный, на две головы выше меня, движения у него размашистые, голос зычный, а душа широкая, как Невский проспект. Непонятно, в кого я такой пошел со своими тонкими чертами лица и худобой… А еще со склонностью все для начала обдумать, в то время как родители бросаются в очередное свое похождение, предпочитая обмозговывать детали на ходу.
Отец, выглядевший еще более озабоченным и встревоженным, чем мама, похлопал по выпуклой дверце кареты. Наша паровозка модели «федот-22», созданная умельцами московского завода «Дукс», способна брать до десяти русских миль в час, то есть примерно до семидесяти – восьмидесяти километров – это же просто невероятная скорость!
– Готов, Алек? – спросил он.
– Готов, Генри, – ответил я.
Родители у меня совсем молодые и предпочитают, чтобы я называл их по именам, а не «мамкал» и «папкал». А мне не трудно, мне так даже легче, потому что вот идешь если с мамой по улице или стоишь в лавке, где незнакомые кругом, и скажешь случайно ей «мама́н» – так все на нас сразу пялятся, потому что родительница при ее маленьком росте и симпатичном личике смотрится совсем девчонкой. То есть на моюдевчонку она все же не тянет, но вот на старшую сестру – запросто. Поэтому я называю их по именам, это давняя привычка, совершенно для меня естественная.
– Вы что, собираетесь на нашем «федоте» прямо к банку подкатить? – уточнил я.
Он сдержанно улыбнулся:
– Вроде того.
– Удачная задумка. А визитки свои сунете охраннику в карман, когда уложите его лицом на пол, или директору банка на письменный стол подкинете?
Родитель, давно привыкший к вулканическим выбросам моего остроумия, в ответ подмигнул:
– Сейчас все поймешь.
Почему все-таки оба такие напряженные? Не свойственно это моим родителям, ох, не свойственно. И дело не только в ограблении «Царь-Банка», тут что-то другое, непонятое. Что-то их гложет.
Только мы сели в карету, как во дворе появилась Джейн. Под плащом у нее был строгий темный костюм, что в сочетании с жутко кокетливой шляпкой-букетом производило неизгладимое впечатление. Наша мама вообще состоит из контрастов. Большой револьвер – и шляпки-букетики, нож в чулке, стилет в муфте… А еще она любит всякие яркие украшения, но природный вкус помогает ей блюсти меру.
Усевшись позади, возле Джейн, я вдруг понял: надо прямо сейчас сказать им то, что уже несколько дней хочу сказать, да все не решаюсь. Потому что если не скажу – потом вообще не соберусь. А я должен объявить родителям о своем решении, просто обязан. Сколько можно тянуть?
Я открыл рот, но тут Генри спросил:
– Отопрешь ворота?
Пришлось выбираться из кареты, раскрывать их, потом закрывать. Когда мы поехали по улице, из-за угла показался околоточный Игнат, брат моего друга Петьки Сметанина. Игнат на пятнадцать лет старше Петьки, имеет изрядное пузо и добродушное лицо. Он шагал вдоль заборов, на одном боку – дубинка, на другом, в кобуре с гербом полицейских сил Санкт-Петербурга, – однозарядный пистолет. Увидев нашу карету, приостановился и махнул рукой.
– Принесла нелегкая! – отец поехал быстрее.
– Сделай вид, что не видишь, – посоветовала мама.
– Именно такой вид у меня сейчас.
– Ты левее держи…
– Джейн!
– Ну, все, все, сам разбирайся.
И тут я решился. Просто-таки расперло всего от желания наконец выступить с важным семейным заявлением. И я выступил:
– Джейн, Генри, я хочу пойти в сыщики.
Наступила тишина. То есть карета катила дальше, стучала подвеска, урчал котел, но внутри «федота» сгустилась такая плотная, осязаемая тишина, что на ней можно было повеситься, как на суку.
Потом отец резко затормозил, а мама повернулась ко мне:
– Что?!
Нет, на самом деле все было не так. Карета ехала себе, отец рулил, мама глядела в окно. Потому что в действительности я ничего не сказал, только ярко, зримо представил себе, как говорю. В отличие от мужества воображение у меня хорошо развито. Я его намеренно развивал, решив, что это полезно для полицейского сыщика. Логика, аналитика – конечно, основное, но и воображение для этой работы необходимо, потому что оно помогает осознать психологию преступника, влезть в его шкуру. И воображение мое пошло в рост так, что я даже жалею, что дал ему волю. Ведь теперь я состою будто из двух половин: воображения и разума, которые временами спорят так, что аж голова гудит. Мешают нормально жить.
В общем, я в очередной раз не решился разбить сердца своим родителям, промолчал. А Джейн сказала:
– Пора рассказать тебе, что к чему.
И потом изложила их план. Над которым они, надо полагать, долго думали, ночами не спали, головы ломали, добывали нужные схемы… Примитивный такой план, я так им обоим и сообщил. И грязный. И в то же время – почему бы и нет? Это могло сработать.
Родители всегда, рано или поздно, излагают мне свои планы, потому что, как говорит Генри, у меня рассудительный и критический ум. То есть я рассуждаю и критикую, а это хотя и раздражает, зато полезно. Необычные у нас с ними отношения. Кто я им – вроде ученика, подмастерья в преступных делах? Раньше так и было, но в последние полгода роли изменились: я стал партнером. Мы теперь на равных, хотя в некоторых практических вопросах я разбираюсь хуже их, зато по части планирования все наоборот.
Этот план был таким простым, что и покритиковать нечего. Я только уточнил, верны ли сведения, и они заверили меня, что да, все так и есть, «Царь-Банк» и вправду можно ограбить. Не центральное отделение, а так называемое Береговое, что на Курляндской улице.
Карета остановилась в рощице возле оврага, за которым был пустырь, а дальше – река Екатерингофка. За ней лежали небольшие острова, где приличным господам появляться не след, хотя мы с Петькой неоднократно появлялись, невзирая на запрет его родителей (мои-то были не против), чтобы поглазеть на обитающий там простой люд. Так называют всяких бездомных, бродяг, владельцев и работников дешевых притонов, беглых каторжан да спившихся матросов.
Отец поставил «федота» между деревьями, чтобы не было видно со стороны набережной Обводного канала. Родители переоделись в свои Комплекты Номер Два, и мы спустились в овраг. Генри захватил из паровозки небольшой ранец.
Овраг весь зарос, на дне его было сумрачно, и мне вручили электрофонарь. Вообще-то у меня есть свой, гораздо лучший, но я его, как выяснилось, забыл. Луч озарил залепленную грязью решетку на дне оврага. Мы вскрыли ее и спрыгнули в каменную трубу, уходящую под небольшим уклоном в ту сторону, где стояло Береговое отделение «Царь-Банка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});