Кир Булычев - Два билета в Индию

— Расскажи подробнее об Олеге Владиславовиче, — попросил Ванечка. — Какую роль он в этом играет?

— Он нам совершенно неизвестен, — Елена Борисовна обращалась к Ванечке.

— Я о нем так мало знаю, — сказала Верка. — Он снимает дачу за нашей. А меня сегодня спас. Честное слово! А потом должен был у больницы ждать, но не пришел.

Они задавали вопросы о ночных визитерах, даже о Папане. Казалось, что врачи знают куда больше, чем хотят показать. Впрочем, перед Веркой они специально не таились. Просто кое-что понимали без слов, а Верка не понимала.

Все эти люди думают о своих делах, а тем временем Верку могут убить.

— А меня могут убить, — нечаянно подумала она вслух.

— Не бойся, — сказала Елена и, обняв девочку за плечи, притянула к себе.

Машина медленно проехала мимо коттеджа. Ворота были закрыты. Потом они, не останавливаясь, миновали дом Верки.

— Мы куда едем? — спросила Верка. Она забыла об Оксане.

— Мы к погибшей девушке собирались, — докторским голосом пропела Елена Борисовна. — К Оксане.

— К девушке? — словно про себя спросил Ванечка. — Она же пропала несколько лет назад. Она не изменилась?

— Почему не изменилась? — спросила Елена. — На маленькой фотографии трудно угадать возраст.

— Но, с другой стороны, она и не должна измениться, — сказал Ванечка.

— Это подтверждает версию, — согласилась с ним Елена.

Верка поморщилась. Они все знали больше ее, но не хотели объяснять.

Ванечка словно услышал мысли Верки. А может, и правда услышал, на то он и доктор.

— Наверное, ты, Вера, ждешь от нас объяснений? Но мы и сами еще не все понимаем. И за тебя боимся. Так вышло, что ты оказалась в центре их внимания… Им нужен ключ. Он в твоем доме. Значит, в твоем доме есть дверь, которую можно открыть этим ключом.

— У нас таких дверей нет. А я никому не нужна.

— Твоя мама тоже никому не была нужна.

Верку как током шибануло.

— Что вы знаете про маму? Говорите же! Вы что-то знаете!

— Мы полагаем, — Елена Борисовна говорила медленно, словно больше всего опасалась, как бы не сказать лишнего, — что все события последнего времени связаны между собой.

— Мама жива? Ну скажите же!

— Никто тебе не ответит, — вздохнул Ванечка. — Может, лучше было бы, если бы она умерла.

— Это мы слыхали, — сказала Верка, но испугалась.

— Терпение, — сказал Ванечка. — Терпение и осторожность…

Что происходит?

— Для всех мы с Еленой Борисовной — обыкновенные врачи районной больницы, — почему-то сказал Ванечка. — Решили подвезти до дома внучку нашей пациентки.

Верка кивнула. Елена ничего не сказала. Она нахмурилась, думала о чем-то.

— Какой саблей он тебе грозил? — вдруг спросила она.

Верка догадалась. Она развела руками, чтобы показать.

— Он уже сформировался, — заметил Ванечка, глядя на Верку в зеркало.

Они заехали на Бирюзовую со стороны пруда. Пруд был серым от дождевых капель, и в нем плавало столько желтых и бурых листьев, что чистая вода осталась только в середине. Дорога раскисла — давно не ремонтировали. Машина раскачивалась, когда колеса попадали в глубокие лужи.

Верка чуть не пропустила дом — она же видела его со стороны сада. Да и не сада вовсе, а пустыря.

Дом Папани был старым, облезлым. Такие раньше назывались финскими домиками, их ставили по бедности, а теперь не ставят. В дачных поселках они как пятиэтажки в городах.

И участок был бессмысленным. От калитки вела утоптанная дорожка, по обеим сторонам которой росли смородиновые кусты и торчали пики крапивы. Дорожка была засыпана осколками бутылок.

Машина остановилась возле приоткрытой калитки.

— Кто бутылки бил? — спросил Ванечка.

Верка знала ответ на этот вопрос:

— Папаня бутылки собирал, а если горлышко битое и сдать нельзя, он их колотил. Он мне сам рассказывал, честное слово.

Ванечка направился было к двери, но Верка его остановила:

— В доме Олег Владиславович живет. А Папаня в сарайчике, вон там.

Но сама толкнула дверь в дом. А вдруг Олег вернулся?

— Олег Владиславович! — позвала она.

Ей не ответили.

Елена пошла к сарайчику. Ванечка за ней. Он шагал вприпрыжку, берег блестящие ботинки.

Верка встала на цыпочки, чтобы посмотреть за пианино. Потом заглянула на кухню. В доме было пусто и холодно.

Тогда Верка побежала к сараю, за докторами.

Елена стучала в дверь.

Потом постучал Ванечка.

— Как следует толкни! — послышался голос изнутри.

Ой какое облегчение испытала Верка! Она ведь была почти уверена, что Папани уже нет в живых.

— Дверь на крючке, — сказала Елена.

Странно, еще утром она была открыта. Значит, Папаня выходил?

— А ты ногой! — крикнул Папаня. — Бей, не стесняйся. Я сам не выношу замков и запретов.

Доктора раздумывали, стеснялись. Верка подняла ногу и вышибла дверь кроссовкой. Крючок-то был проволочный, фиговенький.

Папаня лежал весь красный, краснее обыкновенного. Было ясно, что его даже подъемным краном с койки не поднять.

На столике у изголовья стояло несколько пустых бутылок и одна еще не допитая, с коньяком.

— Подай, Верунчик, — приказал Папаня. — Сам выпью и с гостями поделюсь.

— Мы — врачи из районной больницы, — сказал Ванечка.

— Вижу, что не разбойники.

Язык Папаню слушался.

Он приподнялся — рожа красная, покрывало откинулось, а он в одной голубой майке. И не холодно пропойце!

— Погодите, — попросила его Елена.

Но Папаня с неожиданным проворством поднес бутылку к губам, и, когда Ванечка все же бутылку отобрал, в ней почти ничего не осталось.

— Ин вино веритас, — сказал Папаня и засмеялся. — В водке правдолюбие.

Елена вытащила фотографию.

— Вы знаете эту женщину? — спросила она.

— Еще бы! Моя покойная, отпетая, но вечно живая супружница, свет моих очей, жить без тебя не хочу, лапушка любимая! — запричитал Папаня.

— Когда умерла Оксана? — спросил Ванечка.

— Вы и по имени уже вычислили? — Папаня не особенно удивился.

— Когда она умерла? — повторил Ванечка.

— Давно, до революции, — ответил Папаня и захрапел.

— Не притворяйся, Папаня, — сказала Верка.

Ванечка пощупал Папане пульс, потом приподнял веко.

— Нам его не разбудить, — сказал он. — Придется ждать.

— Он ее не видел, — сказала Елена громко, чтобы перекрыть Папанин храп. — Он думает, что она давно умерла.

— Тогда все ясно, — вздохнул Ванечка. — Они ее выпустили, когда нужда в ней пропала. Она была обречена.