Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

— Ты не стоишь внимания, уродливая мышь, — проговорил он тихо. — Дунуть — и тебя не станет. Но я согласен сосчитать до десяти. Пять на ужас и пять на бегство. После этого я напущу на мышь хорьков. Они любят позабавиться с мышками, а спрятаться здесь негде. Раз.

— Я приехала учиться волшебству.

Он заморгал — надеялся, может быть, что она пропадет с глаз.

— Два.

— У меня есть дневник для записи заклинаний. — Она показала ему свое сокровище. — И ручка. — Она знала, что это детский лепет, что зря расходует дыхание; но если он — единственное волшебство, встреченное в Бордертауне, то у нее нет ничего, кроме него. — Я ни от кого никуда не убегаю, и ты прав, я уродина, но я не потому хочу изучать…

— Три.

— Раз тебе невыносим мой вид, то, может, ты знаешь слепого или безразличного… Это даже не ради самой себя, — добавила она в отчаянии.

— Четыре.

— Это совсем не для того, чтобы превратиться в красавицу, то есть я так думаю, а просто…

— Пять.

— Просто я так хочу! Но как сказать, чего мне хочется, если я даже не знаю, что такое магия? Мне известно только это слово, а тебе — все остальное. Так научи меня!

Он затих — она даже не слышала его дыхания. Потом произнес одними губами:

— Беги.

Какое-то мгновение оба не знали, послушается ли она. Потом она услыхала само слово, ясное и простое, словно он опустил ей в руку камешек. Он подарил ей время еще для пяти вздохов, и даже более того. Возможно, опасность исходила не от него. Возможно, он давал ей первый урок: как слушать. Или, думала она, прижимая к себе дневник и рюкзак и выпрямляясь, он дал ей совет, как-то связанный с внезапным ревом мотоциклов за углом. Она дернулась, потом оглянулась, чтобы увидеть его напоследок.

— Спасибо, — вымолвила она и заметила, что он удивлен. Потом она помчалась по улице, провонявшей засорившимся водостоком, пролитым машинным маслом, выхлопом, слыша вокруг смех и сгорая со стыда. Моторизованные драконы с ревом следовали за ней по пятам, огибали вместе с ней углы, неслись по закоулкам, распугивая крыс и кошек. Лишь один раз она осмелилась оглянуться и увидела его близнецов, только моложе, гибче и злее, с развевающимися волосами, белыми, словно одуванчики. Как и у него, лица у них были подобны дверям, открывающимся и мгновенно захлопывающимся, так что она успевала лишь увидеть, что ей вход воспрещен. Их ненависть была откровенной и неутолимой. Они не давали ей скрыться: преследовали в толпе, взбирались вместе с ней по лестницам, въезжали в брошенные дома и выезжали вон, улюлюкали и звали ее, лаяли по-собачьи, выкрикивали оскорбления; потом вдруг они устали от игры. На людной улице, где пешеходы уступали ей дорогу для бегства, один из мотоциклистов вдруг резко повысил скорость и поравнялся с ней.

Он поймал ее за руку, она, ничего не видя из-за растрепавшихся волос и от слез, попыталась вырваться.

— Садись! — прошипел байкер женским голосом, и Марис, запутавшись в собственном подоле и споткнувшись, вытаращила глаза. — Быстрее!

Где-то в закоулке она потеряла рюкзак, но по-прежнему прижимала к груди дневник и ручку; даже сейчас, пытаясь взгромоздиться на едущий мотоцикл, она не желала с ними расставаться. Мотоцикл набирал скорость; Марис хлестали по лицу жесткие волосы. Она выплюнула прядь, попавшую в рот, и ухватилась обеими руками за седло, зажав дневник и ручку между собой и спасительницей.

Прошло немало времени, прежде чем голоса драконов превратились в биение ее сердца.

Позже, при свете единственной голой лампочки, свисающей с облезлого потолка, она написала:

Дорогой Дневник, я не знаю, где нахожусь. — Она помедлила, обхватив себя руками и глядя на страницу. Юбка порвалась, сбитые ноги кровоточили, — бегай после этого в видавших виды кожаных туфлях; волосы и лицо перепачканы, ладони ободраны — она зацепилась на бегу за мусорный бак и проехалась руками по брусчатке. Но как ни больно было писать, она снова сжала ручку. — У меня ничего не осталось от прежней жизни, кроме тебя. Все остальное я потеряла. Этот дом кишит людьми. Большинство одного возраста со мной. Они оказались здесь по самым разным причинам. Некоторые так напуганы тем, от чего сбежали, что боятся говорить. Некоторые слишком обозлены. Думаю, раньше здесь были квартиры. Весь дом пронизан лестницами. Но многие стены снесены или обрушились, наружу торчат водопроводные трубы, повсюду мокрые пятна. Мне дали поесть и посоветовали никогда больше не заходить в ту часть города. Но как я могу не ходить туда? Я спросила, где мне научиться волшебству, но в ответ раздался только смех. Зато ОН не смеялся. Чистокровный — вот как они его назвали. Эльф — прекрасный и опасный для людей. Но у него есть кое-что, необходимое мне.

Она снова прервалась, вычленяя его лицо из беспорядочных, пугающих воспоминаний дня. Что он сделал — предостерег ее насчет мотоциклистов или, наоборот, натравил их на нее? Она медленно вывела:

Мне придется замаскироваться, чтобы снова там появиться. Ведь они знают меня в лицо.

Шли дни, и она уяснила, что загадочное движение в доме объясняется просто; в беспрерывном хождении, смене лиц существовал некий порядок. Многие ребята работали; одни изображали противоборствующие банды, другие мастерили что-то, например, безделушки на продажу, красили одежду; материалом служил мусор с улицы или находки из ящиков на барахолке. Они приносили с собой дух иной жизни, которая текла за стенами разрушенных домов. Некоторые штучки — причудливые яркие перья, сухие листья — намекали на существование леса, но Марис догадывалась, что это только призрак, память о дубах, витающая над городскими улицами. Многое говорило о близком достатке: дорогие ткани, потускневшие кольца, выброшенные за ненадобностью бусы и пуговицы со сложным изображением, иногда даже с очертаниями голов, причем не всегда человеческих.

— Где вы это раскопали? — без устали спрашивала она. — Откуда это взялось? Что это?

Но ответы неизменно были уклончивы и сопровождались озадаченными взглядами — так уж Марис действовала на людей.

— Никто не понимает, что тебе здесь надо, — сказала ей однажды девушка, которая шила из лоскутов цветастые рубахи.

— Я приехала учиться волшебству, — ответила Марис. Простая фраза, которую она повторяла сотни раз.

— Почему? С тобой что-то стряслось? Это из-за кого-то?

Марис широко раскрыла глаза, сама до крайности озадаченная, а потом решила, что все ясно.

— Ты намекаешь на мою внешность? На мое уродство? Считаешь, что из-за этого со мной что-то приключилось, вот я и сбежала, чтобы научиться волшебству?