Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

Свернув не больше трех раз, она заблудилась. Вокруг громоздились одинаковые ветхие дома, прохожие толкали ее, не видя в упор. Город смердел, как грязный и голодный зверь, не переставая выл и рычал. Ни о каком волшебстве, даже о малейшей его вероятности не возникало и речи. Нигде не было заметно ни одного листика — сплошь камень и резкие, слепящие переходы от тени к свету. Марис открыла дневник, быстро нашла свою маску, надела ее и облегченно перевела дух. Спрятавшийся, думала она, может быть кем угодно, чем угодно. В следующую секунду она окаменела, вспомнив, что несет предметы, по которым ее ничего не стоит опознать.

«Они не обязательно мои, — подумала она мгновение спустя. — Я нашла их на улице. Наверное, кто-то их уронил и в спешке не стал поднимать». Она сунула ручку в серебряную копну волос, зажала дневник под мышкой. «Скорее всего, он тогда не заметил дневника».

При одной мысли о нем она испытала озноб — то ли от страха, то ли от предвкушения. «Как его убедить? — спросила она у дневника. — Может, дать ему что-нибудь?» Если, конечно, он позволит ей промолвить хоть словечко, прежде чем напустит на нее своих хорьков. Но у нее все равно нет ничего такого, что могло бы его заинтересовать, на что он хотя бы соблаговолил взглянуть.

Или он ее ждет?

И она позволила городу затянуть ее, побрела в сторону его неведомой сердцевины.

Постепенно до Марис дошло, что на нее пялятся, от нее шарахаются, расступаются, давая дорогу, — даже те, кто щеголял с бритвенными лезвиями на шее и скрывал от остальных глаза. Она привыкла поспешно отводить взор, притерпелась к молчанию, которым ее встречают, чтобы дать ей удалиться на расстояние, когда она не услышит их шуточек в свой адрес. Но эти были хорьками, дикими волшебными существами, с лаем преследовавшими ее по улицам; теперь же они уступали ей дорогу, тщательно стирая всякое выражение с лиц. «Разве они не догадываются? Разве не видят? Ведь это всего лишь я, только под маской из умирающих листьев да в майке из Йосмитского парка».

Но нет, они ослепли. Она как будто прибавила в росте, даже замедлила шаг, минуя их, хотя отказывалась гадать, что произойдет, когда их осенит, что это всего-навсего она.

Наконец она заметила его, шагающего к ней по тротуару, и остановилась. Он тоже увидел ее, и его лицо посуровело. Но она с удивлением поняла, что так он готовится встретить страх, а не ее. Он аккуратно обошел ее, надеясь, наверное, что она остановилась не ради него. Но она обернулась, посмотрела ему прямо в глаза и добилась, чтобы он оступился и тоже замер на месте.

— Кто ты? — прошептал он.

У нее пересохло во рту. Просто ответить на его вопрос, ничего больше…

— Марис.

— Что тебе надо?

— Тебя.

Он медленно вздохнул. Кожа его была так бледна, что уже не могла стать белее, но челюсти сжались сильнее прежнего.

— Что тебе надо от меня?

Она судорожно глотнула, чувствуя, как врезается в ребра дневник, зажатый под мышкой. Насколько сильна власть, которую имеет над ним ее маска? Хватит ли у нее отваги сказать то, что хочется? Но как еще узнать самой, кто она такая, какой он видит ее сейчас? И Марис ответила, взвешивая каждое слово:

— Я хочу, чтобы ты сказал «да». На все, о чем я попрошу.

— Да.

— Хорошо. — Она поднесла руку к лицу и подняла маску, показав ему свое нечистое, потное человеческое лицо. — Научи меня волшебству.

Он молча смотрел на нее еще какое-то время, потом содрогнулся всем телом и выдавил:

— Кто ты?

Она разинула рот да так и осталась стоять, не сводя с него взгляда. «Марис», — собиралась ответить она, но ведь она сама не узнавала эту Марис, остановившую эльфа посреди улицы и вынудившую его спросить, как ее зовут.

— Не знаю, — медленно ответила она, все еще недоумевая, почему он не натравит на нее своих хорьков, притаившихся в канавах и за разбитыми окнами. — Чего ты боишься?

Она услышала, что он снова задышал, его лицо немного ожило.

— Я не видел твоих глаз, — тихо ответил он. — Твоего лица. Только листья. Ты посмотрела на меня сквозь листья, старые, как сам наш мир, и сказала, что пришла за мной. Раньше я думал, что ничего не боюсь. — Он помолчал. — Но тебя я, кажется, боюсь. Где ты взяла листья?

— Во сне.

Он кивнул, нисколько не удивившись.

— И ты вернулась сюда, чтобы найти меня. Ты меня не боишься, хотя я тебя отсюда прогнал.

«Боюсь, еще как, — подумала она. — О да! Не меньше, чем шаровой молнии у себя на ладони. Но я — Марис, способная поймать шаровую молнию и остаться в живых».

— Почему лес позволил мне увидеть его во сне? Почему отдал мне листья?

Он покачал головой.

— Мне он тоже снился, но никогда не позволял что-либо забрать.

— Он осторожно прикоснулся к листьям вокруг ее глаз, потом неожиданно спросил: — Что случилось с твоими волосами?

— Они побелели.

Он опять кивнул, и она догадалась, что в старом лесу такое случается.

— Теперь ты больше похожа на одну из нас.

— Я пыталась изменить внешность, чтобы ты меня не узнал и не прогнал снова.

Он слегка пожал плечами.

— Это ничего не решает. Для меня все люди на одно лицо. Без листьев я бы ни за что тебя не вспомнил.

— Но ты не знал…

— Я узнал в тебе волшебство, — сказал он просто.

Она почувствовала, что уже не так сильно прижимает к себе дневник, не так напряжена. Стоя на людной, раскаленной улице вместе с ним — былинка, угодившая туда, где сходятся миры, где в любое мгновение может прогреметь чудовищный взрыв или зазвучать прекрасная песня, — она внезапно почувствовала себя в безопасности.

— Значит, ты будешь меня учить.

Он чуть печально приподнял брови и на мгновение приобрел сходство с человеком.

— Я же сказал: да.

Дорогой Дневник, — писала она вечером того дня со смесью страха и торжества, сидя на своем запятнанном матрасе и не слушая, как ворочается вокруг нее старый дом. Громыхали башмаки, раздавались визгливые голоса спорящих, кто-то наигрывал на гитаре пронзительную балладу, кто-то тихонько подбирал на свирели другую, совсем старую. — Сегодня я сотворила свое первое чудо: заставила одного из них увидеть мое человеческое лицо. Возможно, для этого мы все и явились сюда с нашими шрамами и тайными личинами. Нам хочется, чтобы древняя магия узнала нас и поздравила с возвращением. — Она оторвала перо от бумаги, помедлила, потом решилась. — Маме я напишу завтра. Мне очень трудно это признать, но она была права.

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Лайза Голдстайн