Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

В бывшем отделе Жиана Жиакомо неведомые девочки пифического вида нагревали на газовой горелке живую воду, разлитую в бесчисленные пробирки. Грели, смотрели и исступленно записывали результаты: как меняется температура воды в зависимости от давления газа, поступающего в горелку. Пробирка перегревалась, лопалась — они брали следующую.

У меня просто глаза на лоб лезли. Я чувствовал, что где-то здесь должна была быть молодая волшебная сила. Что-то должно было остаться в недрах храма науки. И где-то юные маги по-прежнему решали Единое Уравнение Мира исключительно в своих граничных условиях.

Я мысленно раскинул перед собой план института, как учил Саваоф Баалович Один, и пошел по силовой линии мысли.

И я нашел. Еще и еще. Их было по одному на этаж. По одному на отдел. Хельгочка Цууд, Тенгиз Гончаров, Саша фон Штиглиц, Володя Абрамакс, Юля Крыжовникова… Мне казалось, что я давно их всех знаю. Каждое имя звучало как чистая нота в сиплом оркестре.

А потом я нашел целую группу.

Как ни удивительно, две их комнатки находились на одном этаже с общежитием в нарушение всех санитарных норм. Маленькая группа Инфраконтурной Магии. В наше время мы и мечтать не могли о таких темах: не было ни техники, ни осмысленной теории — так, одна голая идея. Инфраконтурная магия находилась на стыке разработок по магической эманации, геометрии радуги и семи принципов Белого Гримуара. Руководил группой нудный педантичный маг — явно прибившийся откуда-то издалека, — Уро Боросович Абзу. А работали с ним три молодых магистра: веселый, легкомысленный трудоголик Ярополк Чудов-Юдов, романтический Волик Хорошниченко, бард и поэт, и смурной маг-теоретик Н. Вояка-Водкин.

Я почувствовал незримое присутствие моих друзей-магистров. Они все оказались здесь, в этом уголке НИИЧАВО двадцать лет спустя. В одном из уголков, где еще оставалась сила нашей жизни. Магистры были печальны, за исключением Витьки, которого, как и следовало ожидать, распирала злость.

В каких условиях работали ребята! Как боевые мечи, на стенах были развешаны тяпки для мокрицы, секачи для рыбьих голов, совки для пикировки капусты и шесты-расщепы для сбора яблок. Судя по всему, отрабатывать барщину административному голему им приходилось постоянно.

Они сами делали чертежи приборов, сами программировали электронно-вычислительную машину «Обь-1033», сами проводили фундаментальные эфирные опыты. А Уро Боросович, если не ездил в столицу за финансированием, регулярно грузил на двадцать первую «Волгу» — машина-мечта! — колбы с сомой и амброзией, изначально предназначавшимися для смазки осей алхимических гониометров, и двигал в Китежград. Уро Боросович подъезжал к забору завода маготехники и принимался флегматично бросать через забор привезенные колбы с заветной жидкостью, а в ответ летели бруски кладенцовой стали, канистры с субстратом мертвой воды, запасные блоки для «Оби-1033» и новые умклайдеты — непривычные, странные, компактные, явно построенные на технологии сверхбольших интегральных схем. Молодежь тем временем вела работы вахтовым образом: двое творили опыты, а третий шел исполнять свой шефский долг. Потом возвращался в лабораторию, а его сменял другой и так же исправно «рубил муку и продувал макароны». Затем приезжал Абзу и, сгрузив трофеи, шел на Ученый совет — под председательством по-прежнему спящего многознатца Мориса-Иоганна-Лаврентия Пупкова-Заднего — и упрямо долдонил, что тема перспективная, что ребята хоть и молодые, но за весь персонал института свеклу драть не могут… И судя по всему, длилось это уже не первый год.

— Витька, — сдавленным голосом сказал Эдик, — отключай.

И Витька сорвал покрывало Майи.

Глава восьмая

Я говорю вам о трех превращениях…

— Да-а, — произнес Роман. — Это вам не «Драмба активирует уран»…

Големы топтались в углу, разделенные бандерильей дубля Кристобаля Хозевича. Влага выступила на глиняных лбах, глазки посверкивали, а руки с кирпичным стуком разжимались и сжимались в кулаки.

— Ой, мальчики, — сказала Стеллочка, судорожно сглатывая забытый кусок бутерброда. — Что же с ними делать?

— Учить, — сказал Роман устало.

И похлопал научного големчика по лысине.

— Ростить, холить и лелеять, — сказал Витька, запуская руку в коробку с монпансье. — Все големы — дураки. Полные и окончательные. Мелочь пузатая. Пацаны сопливые.

Стеллочка оценивающе посмотрела на големов.

— Не захотят они учиться, — уверенно сказала она.

Собравшийся народ загалдел, соглашаясь. Роман задумчиво смотрел на големчиков, мило лупающих четырьмя парами глаз.

Дубль Хунты, заложив левую руку за спину, правой держал клинок бандерильи наизготовку. Научный големчик опасливо, шаг за шагом, отступал от него к стене. Дубль с суровым выражением на лице сделал шаг вперед.

И тут големчик разревелся.

— Меня нельзя, я нельзя… — завыл он. — Пропадешь! Схарчат!

— Оставьте ребенка! — топнула ногой Стеллочка и подскочила к големчику.

Дубль Кристобаля Хозевича опустил клинок и отошел в сторону, по-прежнему не спуская с големов глаз.

— Не плачь, — сказала Стеллочка, гладя голема по лысине, — все будет хорошо.

Кто-то начал предлагать големчикам сушки, пошел разговор о молоке, витаминах. Я слегка растерялся.

— Ну что, магистры? — спросил Роман в пространство. — Они не справились, не справляются и потом не справятся. Они малы. Сейчас их Стеллочка молоком отпоит. Подраться могут, но устоять против…

Я понял, что вновь потерял нитку детектива.

— Ребята! — воззвал я. — Погодите! Разве не в големах дело?

— Ну что ты, Саша, — сказал Роман, — големы — это наше, родное. Мы их делаем, мы их любим, мы им служим. И будем создавать и служить. Ведь они нас защищают.

— От кого? — я живо вспомнил институт через двадцать лет.

— От Левиафана, конечно, — сказал Роман, грустно улыбаясь.

— Чудище обло, стозевно… — произнес Эдик, засовывая умклайдет во внутренний карман куртки. — И всплывет лет через пятнадцать, судя по нашим мальчикам.

— И сожрет их, — сказал Витька.

— Так что остается нам один вариант, — сказал Роман и потянулся.

— Ага, — сказал Витька кровожадно, — отправиться в прошлое, в Атлантиду, в Лемурию, стать верным учителем и соратником нашим новорожденным и пройти с ними плечом к плечу тысячелетия тяжелых испытаний. И притащить сюда на блюдечке не мальчика, — Витькин палец уперся в лысину големчика, — но мужа! А лучше — двоих.