Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

— Поехали-поехали, — сказал Витька.

Было видно, что нетерпение распирало его.

— Время остановили? — деловито напомнил я.

— Сейчас это ни к чему, — сказал Эдик, — тогда мы закрывались от нашего собственного голема.

Мы снова запустили «Алдан-ЗМ» и поставили на прогон вариации иерархических полиграмм. По накатанной дорожке дело пошло значительно быстрее. Эдик и Роман перестраивали умклайдеты. А Витька, явно вдохновленный первым опытом, создавал образ. Когда полиграмма хлопнулась на положенное место, мы осмотрели дело рук своих.

— Фидий, — сказал Роман, — Микеланджело и Сидур в одном флаконе.

Административный голем стоял в углу и ворочал шеями. По какому наитию Витька создал его трехглавым, я не понял. То ли он хотел увековечить Тройку, бесчинствующую на семьдесят шестом этаже, то ли в его представлении администрация сливалась с образом трехголового Горыныча, но поскольку Микеланджело у нас был разлит в один флакон с Сидуром, а магистры ни о чем Витьку не спрашивали, замысел остался для меня тайной. Головы были одинаково кастрюлеобразны и двигались синхронно.

— Какой красавец, — сказал Эдик, смещая умклайдет на середину ладони.

— Что-нибудь спросим? — Я взглянул на Романа.

— Не стоит, — улыбнулся Роман. — Этот еще более недалекий, чем наш.

— Битва! Коррида! — сказал Витька. — Сашка, убирай зеркала, выноси мебель. Торо и тореро. Нет! Два торо!

— Ребята! — завопил я.

— Не бойся, — сказал Эдик, — за круг они не выйдут.

Я поверил и успокоился.

Тем временем администратор бочком, бочком подкатился к оппоненту и со всего размаха звезданул его по голове глиняной папкой, которой его снабдил создатель Витька, явно в честь Модеста Матвеевича Камноедова.

— Решили-постановили-освоили! — каждая голова рявкнула свое; голоса были как в кинокомедии-буфф: тоненький, мелодичный и грубый бас.

Научник потряс глиняной макушкой, четко рассчитал движение и провел прекрасную подсечку.

— В гробу видали, — прожужжал он. — Останешься без съедобной елки, тахионного звездолета и кварковой бомбы!

Администратор покатился по полу, стуча головами друг о друга.

Витька зааплодировал. На шум и гам начали стекаться сотрудники. Прилетела Стеллочка с надкушенным бутербродом в одной руке и чашкой чая в другой. Появились дубли Жиана Жиакомо и Кристобаля Хозевича, причем последний был вооружен бандерильей.

Тем временем администратор поднялся, расставил коротенькие ручки в стороны и пошел на противника, щелкая тремя парами челюстей. Научник пытался прикрыться снизу, но лишился части лысины и половины уха, озверел и, обхватив супротивника за бока, повалился с ним на пол. Они визжали, катались, дубасили друг друга по мослам, грызли глиняные жилы, в общем, вели себя безобразно.

— Тебе это ничего не напоминает? — спросил Роман.

— Драку школьников, — сказал я.

— Вот-вот, — задумчиво сказал Роман.

— По-моему, разогрелись, — сказал Витька оценивающе. — Пора модулировать рисунок борьбы.

— Попробуй коэффициент десять в шестой. Это где-то лет двадцать спустя. Событийная ошибка будет чудовищной, зато эмоциональная компонента — весьма точной.

Витька тремя пассами материализовал громадное серебристое покрывало и набросил на сцепившихся големов. Я почувствовал головокружение.

Глава седьмая

Это далеко не первая из предпринимавшихся попыток и далеко не последняя, потерпевшая провал, но ее отличают два обстоятельства.

Первый раз я оказался под воздействием покрывала Майи. Раньше мне приходилось слышать только рассказы и анекдоты.

Образы и облики наплывали волнами, летели, смешивались, переплетались. Больше всего это походило на полет над рваным облачным слоем: то внизу покажется город, то река, то степь с пятнами пожаров, то бесконечное море.

Я прекрасно понимал, что стою в родном машинном зале, что вокруг столпились ребята, но поток искусственного времени повергал нас в Будущее. Всплывающие картины оказались не менее эпичными, чем в воображаемом будущем машины Луи Седлового.

Я видел космонавтов, шагающих по Луне, видел сотни знаменитых магов, перебирающих гнилую картошку в ангарах и дергающих кормовую свеклу на полях, я видел боевых ифритов, скованных словом в подземных шахтах, и несчетное число маленьких серых чиновников, наводнивших все этажи НИИЧАВО.

Дыры в тучах исчезли вместе с самими тучами. Ясное голубое небо рвалось в окна. Я стоял на первом этаже института среди знакомых портретов с ликами корифеев. Все так же вокруг меня громоздились заброшенные гипсовые фигуры, старые приборы, которые выбросить было жалко. Тот же ледяной смрад в нишах, знакомое позвякивание, взревывание Змея Горыныча в подвале. Лишь я чувствовал себя бесплотным. Я озирался и понимал, что боюсь. Безотчетно боюсь и абсолютно беспричинно, Здесь обитало наше будущее, истинное, не придуманное кем-то, а созданное, сотворенное из нашей гениальности и нашей глупости, упрямства и соглашательства, достижений и провалов…

Я вздрогнул: за окном вдоль лабазов медленно шел пожилой человек с черным карликовым пуделем на поводке. Человек остановился, придерживая спешащего пуделя, и посмотрел в мою сторону. Вряд ли он мог видеть меня… С трудом я мог представить, что буду так выглядеть двадцать лет спустя.

«Саша, — прошелестел где-то над головой голос Эдика, — не ищи себя. Надо оценить все в целом. Не распыляйся».

Я вспомнил, что в одной из версий будущего Эдика ждет преждевременная смерть, устыдился и оторвал взгляд от человека на улице. Я осмотрел институт с высоты полета прошлогоднего листа. И первое, что мне бросилось в глаза, — это листки с некрологами на доске объявлений.

Я, конечно, понимал, что маги не умирают, они уходят. А это значило, что великие покинули наш мир. Может, посчитали бесперспективным, может, вообще безнадежным, сломанным. Переживал я страшно: похоже, вместо царства мысли и духа мне привиделось провинциальное учреждение, занимающееся рутинным подсчетом ушедших секунд.

Изменилось все. Никто не занимался больше Линейным Счастьем. Зато возник странный отдел Материального Счастья, работающий над разработкой мерила оного счастья. Заправлял в отделе по-прежнему замученный вопросами Магнус Федорович Редькин.

Категорически исчез отдел Смысла Жизни. Я просто не смог найти половины этажа. Похоже, что Кристобаль Хозевич, уходя, замкнул все мировые линии на себя, не оставив этому миру даже следа своих идей. Зато катастрофически разросся отдел Абсолютного Знания. Занимал он теперь два этажа. Сотрудники его почти все имели одинаковые фамилии и были несчетны числом. Правда, судить об этом можно было лишь по спискам на прибавку к зарплате. Найти кого-то на указанных этажах не представлялось возможным. Лишь иногда из-за приоткрытой двери доносилось: «Валек! Але, Валек! Карбюратор сдох, зараза!..», или можно было увидеть дубля, с упорством транспортера перекладывающего папки с одного стеллажа на другой.