Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом

– Что было дальше? – спросил я минуту спустя, потому что Инга замолчала, помешивала ложечкой остывший кофе и смотрела мимо меня на улицу, где не происходило ничего интересного.

– Ничего дальше не было, – сказала она. – В том-то и дело, что ничего. Если бы он кинулся на меня… хоть с ножом, хоть с голыми руками… Если бы он хотя бы что-то сказал… Я бы… не знаю… Но он смотрел на меня и молчал, пальцы его бессмысленно шарили по дну ящика, будто он хотел там что-то нащупать, но не получалось… Я сказала: «Извини, мне пора. Не звони мне больше». Повернулась и ушла. На улице вспомнила, что забыла в кресле пакет с женским журналом «Ла Иша», купила по дороге, там были зимние модели платьев… Возвращаться не стала, конечно. Подумала, что Алик может не обратить внимания, а Ира вернется и обязательно спросит, откуда журнал… Мне было все равно.

Возможно, Инга говорила правду. Возможно, половину из сказанного она придумала только что, глядя на улицу. С Ингой никогда ничего невозможно знать точно. Характер у нее взрывной – львиный, как она говорит, хотя, на мой взгляд, царю зверей более пристало поведение величественное и несколько отрешенное. Одно, впрочем, наверняка было правдой: Инга знала о ножах, лежавших в ящике компьютерного столика. Все остальное… Может, Алик на нее замахнулся, и сейчас Инге было неприятно в этом признаваться. Возможно, она выхватила у него нож и… Нет, не ударила, конечно, потому что в нашей реальности Алик остался живым и здоровым.

– А меня… – сказал я. – За что ты меня-то невзлюбила?

– Тебе это было очень неприятно, да? – усмехнулась Инга. – Бедный Мотя… Я помню, какими глазами ты на меня смотрел. Ты был не прочь оказаться на месте Алика.

– Я? – Мне казалось, что удивление мое было неподдельным.

– Скажешь, нет?

Я даже отвечать не стал. Пусть думает что хочет. Она все равно будет думать что хочет, даже если я приведу совершенно железные доказательства (а где мне их взять на самом деле?) того, что в те месяцы, когда они с Аликом были любовниками, меня заботило только одно: не дай бог, узнает Ира, не дай бог, она узнает, жизнь у них и без того сложная, а если Ира узнает, что Алик ей изменяет, то что-нибудь с собой непременно сделает – таблеток напьется, как в юности, когда не сдала экзамены на юридический, или вены вскроет, как в детстве, когда все в жизни вдруг предстало ей в черном цвете, и никаких просветов…

Должно быть, я вел себя в присутствии Инги так, что ей вполне могло почудиться все что угодно, а угодно ей всегда было одно и то же: чтобы мужчины думали о ней, домогались ее – получали бы отказ, конечно, потому что Инга совсем «не такая»…

– Нет, – сказал я, – знаешь, ты совсем не в моем стиле.

– Взаимно, – пробормотала Инга, не поверив ни одному моему слову.

– Ты уверена, – спросил я, – что Алик не вынул нож из ящика? Или, может, ты…

– Даже если вынул, – сказала Инга, – это было полгода назад. Убили Алика вчера. Какая связь?

– Алик знакомил тебя с принципами эвереттики, – сухо проговорил я. – Ты прекрасно знаешь, что в другой ветви время может течь быстрее или медленнее, чем у нас. Здесь прошли полгода, там могла миновать минута.

– Ты хочешь сказать, что в какой-то другой реальности я выхватила у Алика нож…

– Так он все-таки достал его из ящика?

– Конечно. Неприятно это вспоминать, я думала, что никогда и не стану… Он выхватил нож и пошел на меня, представляешь? Господи, как он хотел меня в ту минуту!

– С ножом в руке? – иронически спросил я.

– …А я действительно испугалась. Выскочила из комнаты, мне казалось, что он сейчас вонзит нож мне в спину, бросилась к двери… И забыла пакет с журналом.

Дался ей этот журнал! На нее человек шел с ножом, а она думала о журнале.

– В тот момент, – сказал я, – ты была в состоянии аффекта, могла выхватить нож у Алика из руки…

– Пожалуйста, – сказала Инга. – Не говори глупостей. Даже если у меня мелькнула такая мысль…

– Значит, она у тебя мелькнула!

– …я бы все равно этого не сделала. Мне стало страшно, и я хотела поскорее убраться из этого дома. Вот и все. Больше я Алика не видела. А тебя иногда встречала, но общаться не было никакого желания, хотя ты явно… Но у меня уже был Янек, зачем мне…

– Действительно, ни к чему, – сухо сказал я.

Инга достала из сумки косметичку и начала подводить помадой губы, глядя в зеркальце. На меня она не обращала никакого внимания. Поговорили – хватит. Я сделал знак официантке и заплатил за кофе.

– Поговорили – хватит, – сказала Инга, спрятав косметичку, поднялась и повесила сумку на плечо, пришлось подняться и мне, чтобы глаза наши оказались на одном уровне.

– Вчера, – сказала она, – весь вечер я была в компании, Янек был со мной, он подтвердит, и еще с десяток человек тоже… Так что алиби у меня железное. Да, я знала, что у Алика в ящике лежат два острых ножа. Ну и что?

Она пошла к двери, не оборачиваясь и, похоже, не рассчитывая, что я пойду ее провожать. Я и не пошел. Видел в окно, как Инга перешла улицу на красный свет светофора, чего никогда не делала, поскольку как-то, лет пять назад, ее оштрафовали на сто шекелей, и с тех пор она очень пунктуально соблюдала правила.

Выбор был за ней. Она могла убежать, как и поступила в нашей реальности, но могла и броситься на Алика, выхватить у него нож… Я представлял себе эту картину, да, так могло быть, прими она в тот момент иное решение. В той ветви, где именно это решение оказалось осуществленным… Там Алик должен был остаться жив. Нож вошел в сердце, но – в нашей реальности. А в той… Наверно, она его ранила. Возможно, хирурги, которые потом Алика оперировали, говорили, что ему очень повезло: лезвие остановилось буквально в миллиметре от сердечной стенки…

Вероятно, было именно так. Или не было. Мы с Аликом много раз говорили на эту тему. Проблема выбора в эвереттике столь же важна, как и проблема выбора в философии: что первично – материя или дух?

Однажды – мы учились тогда в десятом классе – Алик не пришел в школу, в тот день была контрольная по физике, все подумали, что он не подготовился и решил прогулять, но я-то знал, что ничего подобного быть не могло: мы вместе провели вечер, решая физические задачи. Я бы сразу отправился его искать, но покинуть школу до последнего звонка было так же трудно, как бежать из колонии усиленного режима: все двери заперты, у главного входа дежурил цербер по имени Илья Сергеевич, окна первого этажа забраны решетками… Но едва закончились уроки, я пошел на Приморский бульвар, где в отдаленной аллее мы с Аликом обычно вели долгие разговоры о том, что его беспокоило больше всего.

Конечно, он был там: сидел на скамейке, смотрел на кроны деревьев, рядом лежала раскрытой какая-то книга, но Алик не читал. Увидев меня, он глубоко вздохнул, потянулся, как человек, только что вышедший из глубокого и приятного сна, и сказал: