Владимир Щербаков - Фантастика 1977

— Это-то? Да валерьянка, ляд ее возьми. Захватила на всякий случай. Сердце-то у меня, что наша гора Дунай, горем и войной ранено, морозом-холодом тронуто. Только, правда, добрые мысли лучше всякого лекарства… Радостное время идет!

Север Гансовский

ПОБЕГ

I

Он очнулся, а в ушах все еще бушевал тот жуткий рев, который заполонил мир до отдаленнейших звезд, Галактику и бросил его куда-то в неизвестность. Сначала Стван не мог пошевелиться, и на миг его объяло новым страхом. Что они со мной сделали? Вдруг мне оставлено только сознание, а тела уже не существует? Ведь они властны поступить и так.

Но рев всплескивал. Стван дернул ногой, убедился, что она есть. Двинул кистью, сжал-разжал пальцы, приподнял голову, затем разом встал.

Недоуменно оглядел себя — что-то не так. Ах да — одежды нет, ее забрали! Оставили только короткие трусики. Но тело при нем — тощие белые руки, тощие белые ноги…

Сделал несколько нетвердых шагов и лишь тут осознал, что темный зал с аппаратами исчез. (С теми аппаратами, что все были нацелены на него.) Над головой небо, под ступнями песок, а впереди голубое — вроде озера или моря. Глянул по сторонам. Небо было не только сверху. Кругом, до низкого, теряющегося в сумерках горизонта, оно стояло огромной, нематериальной, уходящей в бесконечность чашей. Ни стен, ни вещей, ни предметов.

Всходило солнце красным шаром — Стван оглянулся на протяжную, отброшенную им самим тень.

Полная тишина. Тепло. От мгновения к мгновению становилось светлее.

Где же он?

Стван вдруг заметил, что его трясет от пережитого шока, а глаза до сих пор наполнены боязливой мученической слезой.

Судорожно вздохнул-всхлипнул. Ладно, теперь все позади. Его признали виновным и осудили.

— Плевать! — Он поразился, как громко прозвучал здесь его высокий голос. — Значит, они меня выслали. Могло быть и хуже. Пошел, сам не зная куда.

Оказывая легкое сопротивление, под ногами ломалась утренняя корочка смоченного росой, а потом подсохшего песка. Вода приблизилась — другой берег лежал в двух десятках метров, а По теплому мелководью Стван перешел туда. Он шагал неловкой, подпрыгивающей походкой горожанина, которому довольно пяти километров, чтобы закололо в боку. Желтая равнина простерлась далеко, Стван подумал, что это уже настоящая земля. Однако минут через пятнадцать впереди опять блеснуло.

Перебрался на новую песчаную косу, на следующую. Хоть бы деревце, кустик или травинка! Слева было море, позади отмели, которые, после того как он их миновал, слились в бурую низкую полосу.

На середине очередной протоки Стван погрузился по пояс.

Дно устилали темные водоросли, проплыла розово-красная медуза, на длинных стеблях качались не то морские цветы, не то примитивные животные. Два больших карих глаза внимательно глянули снизу. Стван отшатнулся. Глаза покоились на желто-коричневой голове размером в кулак, которая была увенчана горсткой недлинных щупалец, а сама высовывалась из конусообразной раковины. Стван нагнулся, вытащил моллюска из песка. Тот был веским, килограмма на два. Вяло шевелились повисшие в воздухе щупальца.

Никогда Стван не видел таких чудищ. Брезгливо отшвырнул диковинное существо и тут же обнаружил, что все дно усеяно глазами, которые, не мигая, уставились на него. Одни принадлежали таким же конусовидным, другие расположились на блюдечках, сложно устроенных, с гребнем посерединке и двумя верткими усиками.

Стало не по себе, он рванулся к берегу, гоня перед собой бурунчик. Потом остановился — в чем дело, разве кто. его преследует? Просто нервы, просто не может успокоиться после того зала с аппаратами, откуда в течение долгих дней передавали миру ход судебного процесса.

Озадачивала неестественная тишина. Абсолютная, она двигалась вместе с человеком, постоянно позволяя слышать собственное дыхание. Затем его осенило — птицы! Над морем всегда кричат, а тут ни одной. Какая-то полностью бесптичья территория.

Солнце уже давно катилось по небу, но поднялось невысоко, припекало несильно. Стван вспомнил, как в ходе расследования социогигиенист сказал, что, если преступление нельзя оправдать, оно частично объясняется тем, что обвиняемый неделями, порой даже месяцами не выходил на солнечный свет.

Усмехнулся. Получается, что его заодно приговорили и к солнцу. Укрыться здесь негде.

Еще отмель не перешел, открытое море явилось теперь справа. А в общем-то пейзаж был во все стороны одинаков.

«Одинаков…» Стван не успел перечувствовать это и похолодел. Как же найти теперь дорогу обратно, она ведь затерялась среди неотличимых протоков? Пропал, сказал он себе.

Руки задрожали, потом дрожь оборвалась. А что, собственно, значит, в его положении «обратно»? Теперь уж, там у него и дом, где сам находится.

И тотчас новая мысль озадачила. А питаться?… Здесь не город, не возьмешь тарелку с конвейера.

— Эй, постойте! Минутку! — он вслух обратился к небу, пескам, как будто там где-то невидимыми могли сидеть и слышать его судьи. — Смертной казни в законе нет, и голодом вы не имеете права убивать.

Убежденный во всемогуществе тех, кто бросил его сюда, Стван подозревал, что с помощью непостижимо сложных приборов они действительно способны слышать и понимать его. Небеса и твердь молчали. Значит, он должен сам себя обеспечивать — например, ловить рыбу.

Бросил взгляд в сторону моря и сообразил, что ни разу в протоках не увидел и крошечной рыбешки. Только раковины, медузы.

Опять он ступил в воду, присмотрелся к студенистой кромке у песка. Возле самых ног она была непрозрачной, коричневой, подальше белесой, а с дальнего края, где ее колебала легкая волна, — напоминающей жидкое стекло. Криль, что ли, мелкие микроскопические рачки… Прижмет, так и за криль возьмешься.

Побаливали лодыжки, поясница. Плечи покраснели от солнца.

Прежде Стван редко рассматривал свое тело и теперь быстро установил, что любоваться нечем. Вялые мышцы висели бессильно, если вообще можно было определить там или здесь наличие мышц. Дряблая кожа оттягивалась в любом месте и, оттянутая, оказывалась тонкой, словно бумага. Грудь вогнута, спина выпуклая.

Впрочем, он и раньше понимал, что его физический облик слабее духовного.

Поднял взгляд к едва различимой голубой черточке горизонта. Ладно. А вот сколько ему приговорено тут загорать и купаться? Если он станет идти, идти в одном направлении, придет же к какому-нибудь городу. Сначала увидит высоко в небе сверкание, потом будет шагать еще неделю, приближаясь к опорам. Начнутся чуть заметные тропочки, едва обозначенные на травах личные посадочные площадки, и вот, пожалуйста, первые лифты…