Кир Булычев - Заповедник для академиков

— Молодец, девочка. Так вот один парикмахер подписку дал, а тайна, которую он узнал, продолжала его мучить. И он нашептал ее тростнику. Тростник подрос, его срезали на свирель, соответствующий исполнитель принялся в нее дуть, а свирель запела: «У царя Мидаса дворянское происхождение!»

— То есть ослиные уши?

— Называйте как хотите. Анкета есть анкета! Будем возвращаться?

— Наверное, вы устали.

От основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов, отходила дорожка поуже. Она поворачивала налево, проходя по перемычке, отделявшей верхний пруд от следующего, лежавшего метров на пять-шесть ниже.

Они свернули на нее. Но, пройдя несколько шагов, Александрийский остановился:

— Пожалуй, пора возвращаться.

— А что так шумит? — спросила Лидочка. — Где-то льется вода.

— Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете.

Лидочка подчинилась старику. И при свете вновь выглянувшей луны увидела, что в водной глади, метрах в полутора от дальнего берега пруда, чернеет круглое отверстие диаметром в метр. Вода стекала через края внутрь поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада.

— Сообразили, в чем дело? — спросил Александрийский.

— Туда сливаются излишки воды, — сказала Лидочка.

— Правильно. Чтобы пруд не переполнялся. А на глубине по дну пруда проложена горизонтальная труба, которая выходит в нижнем пруду под водой, — вы можете запустить рыбку в водопад, а она выплывет в следующем пруду. Интересно?

Александрийский совсем устал и говорил медленно.

— Я прошу вас, — сказала Лидочка. — Давайте посидим. Три минуты. Переведем дух.

— Отвратительно, когда тебя жалеет юная девица, — сказал Александрийский. — Дряхлый старикашка!

— Вы совсем не старик! — сказала Лидочка. — И когда выздоровеете, я еще буду от вас бегать.

— Я специально для этого постараюсь выздороветь, — сказал Александрийский, послушно отходя к скамейке.

По плотине быстро шел человек — занятые разговором Александрийский и Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.

— Вот они где! А я уж отчаялся: решил — утонули! — Это был Матя Шавло.

— Легок на помине, — сказал Александрийский. — Что вам не спится?

— Вы перемывали мне косточки! — заявил Шавло. — То-то я чувствую, что меня тянет в парк. И что? Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и наемником Муссолини? — Последний вопрос был обращен к Лиде.

— Любопытно, — усмехнулся Александрийский. — Он взваливает на себя сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке одно, самое важное.

— Какое? — спросила Лидочка.

— Агент ГПУ, — сказал Александрийский.

— Ах, оставьте, — сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как вода, серебрясь под светом луны, срывается тонким слоем в странный колодец посреди пруда. — Мне уже надоело, что каждый второй подозревает меня в том, что у Ферми я выполнял задания ГПУ.

— Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, — сказал Александрийский. — Я отлично понимаю, что Ферми читал ваши работы. Как только он увидел бы, что вы агент ГПУ, вы бы вылетели из Италии в три часа. Кстати, Ферми не собирается покидать фашистский рай?

— Маэстро признался мне, что намерен улететь оттуда, как только он сможет оставить свой институт, — ведь он же не жена, бросающая мужа. Целый институт…

— Проблема национальная?

— При чем тут национальность?! — Матя красиво отмахнулся крупной рукой в желтой кожаной перчатке. — На институт обратили внимание итальянские военные. Говорят, что интересуется сам дуче.

— Это касается радиоактивных лучей?

— Нет — разложения атомного ядра.

— К счастью, это только теория.

— Для вас, Пал Андреевич, пока теория. Для маэстро — обязательный завтрашний день.

Лидочка увидела, как Александрийский чуть морщится при повторении претенциозного слова «маэстро».

— Это — разговор для фантастического романа, — сказал Александрийский, но не тем тоном, каким старший обрывает неинтересный ему разговор, а как бы приглашая собеседника продолжить спор.

Матя сразу попался на эту удочку.

— Хороший фантастический роман, — сказал он, — обязательно отражает завтрашнюю реальность. Я, например, верю в лучи смерти, о которых граф Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали?

— Не имел удовольствия.

Лидочка только что прочитала этот роман, и он ей очень понравился — даже больше, чем романы Уэллса, и ей хотелось об этом сказать, но она не посмела вмешаться в беседу физиков.

— Толстой наивен, но умеет слушать умных людей, — продолжал Матя, нависая над скамейкой, на которой сидел, вытянув ноги, Александрийский. Он беседовал с Александрийским, не замечая, что поучает его, хотя этого делать не следовало. Александрийский, как уже поняла Лидочка, свято блюл светившуюся внутри его табель о рангах, в которой ему отводилось весьма высокое место.

— Передача энергии без проводов, о чем мы не раз беседовали с маэстро…

Тут Александрийский не выдержал:

— Вы что, у скрипача стажировались, Матвей Ипполитович? Что за кафешантанная манера?

— Простите, Пал Андреевич, — мгновенно ощетинился Матя, — я употребляю те слова и обозначения, которые приняты в кругу итальянских физиков, и не понимаю, что вас так раздражает?

— Продолжайте о ваших лучах, которые выжигают все вокруг и топят любой военный флот, осмелившийся приблизиться к вашей таинственной базе!

Лидочка поняла, что Александрийский, конечно же, читал роман графа Толстого.

— Пожалуй, пора по домам, — сказал Матя. — Уже поздно, и вы наверняка устали.

— Нет, с чего бы?

— И уж конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось сегодня пережить неприятные минуты.

— Вы правы. — Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его исключал возможность помощи со стороны молодых спутников. Так что они с Матей стояли и ждали, пока он поднимется.

Потом они медленно, сообразуясь со скоростью профессора, пошли по берегу среднего пруда, мимо купальни, какие бывали в барских домах еще в прошлом веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на широкую, стекающую к пруду поляну, наверху которой гордо и красиво раскинулся дом Трубецких — хоть и было совсем темно, лишь два фонаря светили возле него, да горел свет в некоторых окнах, дом был олицетворением благополучного уюта, респектабельности — как будто и он приплыл сюда по реке времени, либо они — Лидочка и оба физика — провалились в прошлое, когда дом еще принадлежал своим благородным хозяевам и туда не допускались незнатные физики, художники и прочая разночинная мелочь. Впрочем, что она знает об этих спорщиках — может быть, они потомки графов и князей, только таятся, чтобы их не вычистили из университета!