Стивен Джонс - Франкенштейн

Сей отрывистый монолог понравился мне. Я убедился, что он именно тот Ходсон, которого я ожидал увидеть, тот же иконоборец и бунтовщик, и уже одно это означало, что он все еще работает и, более того, возможно, захочет поговорить о своей работе. Таков уж парадокс Ходсона. Он отвергает общество и цивилизацию и все же горит желанием высказать свои идеи коллегам, нуждаясь в объектах для насмешек.

— У меня есть бренди. Немного. Местной дряни хоть залейся, если вы в силах ее проглотить.

— Спасибо, я с удовольствием выпью.

Ходсон громко хлопнул в ладоши. И выжидающе уставился на меня. Движение в глубине комнаты заставило меня обернуться. Я увидел женщину, вошедшую сквозь одну из занавесок из бусин, отвел взгляд и тут же обнаружил, что снова смотрю на нее. Она приближалась к нам и была, бесспорно, прекрасна.

Никогда прежде я не видел столь совершенного образчика рода человеческого, и сомневаться в собственном восприятии не приходилось, поскольку одежда на ней отсутствовала как таковая. Ходсон глядел на меня, а я — на девушку. Она была высокой и стройной, кожа ее светилась, как золотистая медь, волосы были так черны, что на них даже не играли блики. Она мило улыбнулась, блеснув белоснежными зубами и глазами, такими же темными, как волосы. При таких обстоятельствах оказалось необычайно трудно сложить губы в вежливую улыбку, и Ходсона мои усилия явно позабавили.

— Это Анна, — сказал он.

Я не знал, что делать.

— Анна говорит по-английски. Анна, это мистер Брукс. Он приехал навестить нас.

— Здравствуйте, мистер Брукс, — произнесла девушка и протянула руку. Английский ее оказался безупречным, рукопожатие — корректным, разве что чуть робким. — Гости — это замечательно. Кажется, никто не гостил у нас прежде? — Она посмотрела на Ходсона.

— Принеси мистеру Бруксу выпить, дорогая.

— О да. Конечно.

Она снова улыбнулась и повернулась, на миг показав сбоку крепкие груди, и двинулась к двери, соблазнительно покачивая тугими ягодицами. Девушка скользнула сквозь бусы с мягкой природной грацией, отнюдь не из арсенала женских уловок — нет, так естественно движется разве что кошка.

Ходсон ждал моих комментариев.

— Прелестная юная леди, — выдавил я.

— Приводит в замешательство, не так ли?

— Должен признать, я был слегка ошеломлен. Ее гармоничностью, конечно, а не наготой.

Ходсон рассмеялся:

— А я думал, как вы… но не важно.

Я чувствовал, что сдал какой-то экзамен, хотя и не знал, по какой шкале он оценивал мои реакции.

— Она индианка?

— Да. Не местная, естественно. С Амазонки. Я нашел ее еще ребенком — лет пятнадцать назад, а то и больше. Купил из мимолетной прихоти.

— Купили?

— Конечно. А как иначе? Не думаете же вы, что я ее похитил? Или идея торговли людьми оскорбляет вашу нравственность?

Это мне не понравилось.

— Моя нравственность недвусмысленно субъективна. Но я заметил, что ей вы дали имя. В отличие от индейца. Это, во всяком случае, что-то да значит?

Ходсон нахмурился. Потом ухмыльнулся:

— Это было необходимо для эксперимента. Дал ей индивидуальность, чтобы посмотреть, к чему это приведет. Но должен признать, весьма трудно говорить об Анне как о… гм… объекте наблюдения. Некоторые вещи попирают даже мои принципы.

Анна вернулась с двумя стаканами, отдала нам спиртное и снова вышла из комнаты. Ходсон подвинул кресло и сел напротив меня, балансируя на самом краю, словно давая понять, что беседа не затянется надолго.

— Итак. Зачем вы явились сюда, мистер Брукс?

— Я из музея. Полагаю, вам знаком Смит. Он послал меня отыскать вас.

— Смит? — Мгновение он словно пребывал в недоумении. — Да, я знаю Смита. Один из немногих разумных людей. Не издевается, ничего не поняв. Но зачем он послал вас сюда?

Я вытащил портсигар и предложил Ходсону закурить. Он отказался. Тогда я решил пойти на прямое сближение. Ходсона, с его острой проницательностью, наверняка возмутят любые уловки. Надо говорить откровенно. Я щелкнул зажигалкой и приступил к рассказу о письмах и умозаключениях Смита. Ходсон слушал с интересом, положив руки на колени, а взгляд его бегал, словно ученый пытался отследить мечущиеся в голове мысли.

— И вот я здесь, — завершил я.

Ходсон откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу.

— Ну, не я пустил эти слухи, — заявил он. — Не вижу никакой связи с моей работой.

— Такова идея Смита.

— Ошибочная идея.

— Наверняка вы и сами что-нибудь слышали?

— Допущение неверно. Я, как вы убедились, живу в полном уединении. Единственный контакт с миром осуществляется через индейца.

— Что ж, теперь вы услышали.

— Да, то, что вы мне рассказали.

— И не заинтересовались?

— Необоснованные и фантастичные байки.

— И я так считал. Но не Смит. А теперь, когда я поговорил с людьми…

Ходсон махнул рукой:

— Моя сфера — генетика. Сообщенное вами меня не касается, даже если бы это и было возможным.

— Да, я знаком с вашими работами. Скажите, что удерживает вас здесь вот уже двадцать лет?

— Все то же. Исследования. Оформление документации по большей части. Кое-какие эксперименты. У меня тут лаборатория, несколько примитивная, но мне годится. В этих краях меня привлекают изоляция и отсутствие внешних раздражителей, и только. Вы ошиблись, предположив, что мои исследования как-то связаны с территорией, на которой я провожу их. — Он осушил свой стакан. — Видите ли, Брукс, я неисправимый оптимист. Я постоянно переоцениваю коллег. Когда меня окружают люди, я неизменно хочу одарить их плодами своих трудов. Это отнимает время и оказывается в результате более чем бесполезным. Вот почему я здесь, в одиночестве, продвигаюсь вперед мирно и размеренно. Все идет хорошо. Вы, кстати, первая помеха за все эти годы.

— Простите, если…

Хадсон отмахнулся от моих извинений.

— Мне понятен ваш интерес, — сказал он. — Я наблюдал за этими людьми. Изучать Анну, к примеру, восхитительно. Она одна из немногих живущих на свете, оставшаяся совершенно естественной и незапятнанной. Ибо избавлена от пагубного влияния общества. И не обязательно современного общества, отнюдь. Любое общество портит. Если бы я не купил девчонку, ее бы уже загубили, наполнив суевериями и мифами, табу и запретами. Порой мне действительно кажется, что так называемый примитивный человек деградирован больше цивилизованного; он более подчинен сверхструктуре. Анна вышла из дикого племени и стала роскошной женщиной, совершенной и физически, и эмоционально. Ее нагота, например. Она невосприимчива к капризам природы так же, как и к стыду, она невинна, не зная ни ухищрений современного мира, ни жертвоприношений кровавой религии своих предков. Если бы я встретил женщину вроде Анны, когда был молод, Брукс, я, возможно… но нет, я, похоже, родился женоненавистником.