Стивен Джонс - Франкенштейн

— Расскажи мне, что ты видел.

Он медлил.

— Этого достаточно?

Он презрительно шевельнул рукой с чеком:

— Этого достаточно. — По-английски он говорил на удивление чисто, со слабыми северо-американскими интонациями. — Но воспоминания не из приятных, сеньор.

Он затянулся, так что на месте тощих щек образовались глубокие впадины. Я понимал, что он собирается не только с мыслями, и нетерпеливо, с тревогой ждал.

— Когда я рассказал им, они не поверили мне, — сказал он, скосив глаза в сторону города. — Они смеялись. Они думали, я видел то, чего не было.

— Я тебе верю.

Взгляд его вновь вернулся ко мне.

— Я прибыл из Лондона, чтобы поговорить с тобой, и найти то, что ты видел.

— Ты станешь искать это? — выдохнул он, не в силах осознать, что кто-либо добровольно возьмется за поиски существа, которое он видел — или считал, что видел. Любопытная смесь недоверия и уважения читалась на его лице.

— Да. И я найду, если ты мне поможешь.

— Помогу?

— Расскажешь то, что сможешь вспомнить.

— Я расскажу, да.

— Когда ты видел это существо?

— Несколько недель назад. — Он пожал плечами. — У меня нет календаря.

— Ты был в горах?

Он кивнул и посмотрел на запад. Местность в той стороне постепенно повышалась, и тучи, казалось, накренились, чтобы встретиться с далекими горами. Грегорио уставился вдаль. И так, не глядя на меня, начал говорить. Чужие английские слова звучали из его уст как музыка, но музыка невеселая — трагическая увертюра, предваряющая мрачную тему.

— Я искал работу на овечьих ранчо. У меня был конь и две собаки. — Он выбил трубку, постучав ею о зеленую стену жестяной хибары. — Конь вот. А собаки… — Он замолчал, по-прежнему не оборачиваясь, и я увидел, как напряглись жилы на его шее. — Собаки бежали за мной. Они радовались, оказавшись далеко от города, в горах. Это были хорошие собаки. Особенно один пес, очень смелый, очень сильный. Его звали Эль Роджо. Не породистый, но верный. Он был моим много лет, хотя мне предлагали за него кучу денег.

Он снова умолк. Руки его беспрестанно двигались. Потом он вроде как пожал плечами, хотя плечи его на самом деле не шевельнулись.

— Мы ехали по узкой тропе между деревьями. Деревья сухие, вывернутые с корнями из-за великого ветра. Ветер выл очень громко, и лошадь звонко цокала копытами по камням. Наступала ночь. Не знаю, который был час, у меня нет часов. Но пора было ставить лагерь, и я искал место. Свернул с тропы, оказался среди темных деревьев. И вдруг — шума нет. Как перед бурей эта тишина. Но никакой бури, небо ясное. Это было что-то другое. Что-то нехорошее, я знал. И собаки знали. Одна заскулила, а у Эль Роджо шерсть на загривке встала дыбом. Я чувствовал, как дрожат между моими коленями бока мерина. Всеми ногами чувствовал, и глаза у него стали белыми, ноздри расширились. Я бил его пятками, но он не шел.

Наконец Грегорио повернулся ко мне. Ужас до неузнаваемости исказил его лицо. Он заново переживал те моменты, и, возможно, тогда он выглядел точно так же. Едва ли он сейчас осознавал мое присутствие, взгляд его был обращен в прошлое.

— Потом я услышал звук. Рычание. Совсем не собачье. Предупреждение, может, вызов. Не знаю, что это было. Я повернулся на звук и увидел его. Он был в зарослях, но я видел ясно. Я смотрел на него, он — на меня. Мы изучали друг друга. Я не мог шевельнуться, горло перехватило. Хребет сковало льдом. Он был невысок. Наклонился вперед, руки длинные. Широкая грудь, тяжелые плечи. Много густых волос, а там, где волос нет, кожа темная. Некоторое время мы ничего не делали, потом он снова издал звук. Задняя часть туловища приподнялась, словно он напряг хвост. Но хвоста у него не было. Под ним на земле что-то лежало. Думаю, овца. В шерсти, красное от крови, и у него рот был красным. С зубов тяжело капала кровь. Но это были зубы. Не клыки зверя, зубы. И взгляд все это время не отрывался от меня. Взгляд человека…

Произнося это, Грегорио смотрел мне прямо в глаза. Его трубка потухла, но зубы полукровки все равно крепко стискивали чубук. Я не шевелился, боясь разрушить чары памяти, сковавшие его, и веры, охватившей меня.

— Я хотел убежать от него, но коня переполнил страх. Он не поскакал бы. И я тоже застыл. Только Эль Роджо был достаточно смел. Он ничего не боялся, этот пес. Он кинулся к твари. Вторая собака была не так храбра. Она побежала. Увидев это, конь опомнился и поскакал. Он бежал скорее, чем мог. Скорее, чем может бежать любая лошадь. Я знаю лошадей. Всю свою жизнь я езжу на лошадях и этого мерина знаю хорошо. Но, сеньор, я не мог остановить его, как не могу остановить ветер. Да мне и не хотелось.

Он снова обращался ко мне, и я решил, что история окончена. Но Грегорио опустил голову и заговорил снова, гораздо тише.

— Но я смотрел назад, — сказал он. — Я не мог отвести взгляд от этого существа. Я видел, как мой пес припал к земле. Он зарычал и оскалил клыки, и тогда тот двинулся к собаке. Эль Роджо оказался недостаточно быстр. Или тварь слишком быстра. Они сплелись и упали оба, и я больше ничего не видел. Но я слышал, что случилось. Слышал крик пса, крик боли и смерти. Сперва громкий, потом не такой громкий, а потом я больше не слышал собаку, я слышал ту тварь. Звук был другой, не тот, что раньше. Гораздо ужаснее. Худший звук из всех, что доводилось слышать человеку. Я ничего не мог сделать. Конь не останавливался долго, а когда наконец остановился, я дрожал больше, чем он. Я думал о псе. Я любил эту собаку. Но я не вернулся.

Грегорио замолчал. Он выглядел изможденным, как после тяжелой работы. Кулак с чеком он так и не разжал. Прошло несколько минут, прежде чем он поднял голову.

— Вот что случилось, — сказал он.

— Ты представляешь, что это могло быть?

Он пожал плечами.

— Может, какое-то животное? Животное, которого ты раньше не видел?

— Это был человек.

— Ты сказал, было темно…

— Света было достаточно.

— Значит, человек. Индеец?

Он терпеливо качнул головой:

— Человек и зверь. Зверочеловек. Человек, какого никогда еще не бывало.

Человек, какого никогда еще не бывало? Или все же бывало?

Потом я ушел. Сказал, что, возможно, захочу еще раз поговорить с ним, и Грегорио пожал плечами. Он снова набил трубку, и когда я оглянулся с дороги, он сгорбился, сидя на колоде, точно так же, как когда я пришел. История произвела на меня глубочайшее впечатление. Я поверил ему. Возможно, Грегорио и ошибался, но он не дурачил меня. Он видел что-то слишком кошмарное, что-то, что и вообразить нельзя, и эмоции, вызванные воспоминанием об этом, были слишком искренни, чтобы предположить притворство. Где-то среди этого бездорожья, среди диких пустошей существует некто. Я не знал кто, но знал, что найду его.