Грег Иган - Лестница Шильда, роман

Янн поймал его взгляд и молвил:

― Не так уж это и трудно, если привык.

И он тут же подкрепил свои слова личным примером, взобравшись по импровизированной лесенке на койку и плюхнувшись в ее гробоподобное лоно. Койка была пятой из восьми в своей секции.

Чикайя обреченно произнес:

― В запросе на мое ревоплощение был стандартный пункт: если на борту для меня не найдется полноценной каюты, корабль обязан предложить наилучшую доступную замену ей. Мне, наверное, стоило уточнить для себя некоторые термины.

За четыре тысячелетия странствий по планетам он испытал на себе самые разные бытовые условия, признавало ли их местное население приемлемыми по обычаю или по необходимости. Изредка ему приходилось обживаться в сравнительно неудобной обстановке. Но никогда еще он не видел, чтобы люди так сбивались в кучу, как здесь.

― Хмм.

Ответ Янна был весьма уклончив, как если бы задним числом он не очень-то удивился стенаниям новичка, но при этом ему и впрямь не пришло в голову, что гостю «Риндлер» покажется настолько тесным. Он вывернулся из койки, проделал те же манипуляции в обратном порядке и присоединился к Чикайе.

― Я бы им предложил уменьшить нагрузку, избавившись от садика, — пробормотал Чикайя себе под нос, — но это мало что изменит, поэтому они, скорее всего, сохраняют его просто затем, чтобы остаться в здравом уме.

Янн протиснулся мимо него в коридор. Чикайя уныло поплелся следом. Он не паниковал, просыпаясь в колыбели, но, признаться, не мог себе представить, что в скором времени вынужден будет еще потесниться.

Последнюю дорожку он преодолел, глядя прямо перед собой, но по-прежнему останавливаясь каждые десять-пятнадцать метров, когда игнорировать фальшивый горизонт становилось совсем невмоготу. Его злило, что такие незначительные испытания уже поколебали его уверенность в себе. Он ведь счастливчик: давно уже привык странствовать и меняться. Не стоило бы ему обращать внимания на такие мелочи. Большинство беженцев с Пахнера, эвакуированных перед самым подходом Барьера, прожили там всю жизнь, и внезапная перемена порядка жизни была им чужда поистине метафизически. И неважно, что там, по ту сторону Барьера. Эти люди знали каждый камешек, каждую скалу на тысячу километров в округе, и даже очутись они каким-то волшебством в мире, поразительно сходном с их родиной в планетологическом отношении, все равно они будут испытывать отчуждение и растерянность.

Поднимаясь по ступенькам, Чикайя пошутил:

― Пошли обратно в сад. Я могу вздремнуть в кустах.

У него заранее заныли плечи при одной мысли о том, каково это будет — лежать, вытянувшись в струнку. Он мог изменить себя, убрать привычку ворочаться во сне, но одна только эта перспектива уже вызывала у него приступ глубинной клаустрофобии. Можно заглушить в себе сотни таких мелочей, не упуская и окончательно не теряя ни одной, а потом в один прекрасный день проснуться и понять, что добрая половина воспоминаний уже бессмысленна, любая, сколь угодно малая, радость или трудность поблекла, утратила аромат свежести и значимости.

― Д-37, так ведь? — весело спросил Янн. — Это тут. Поверни налево, потом четвертая дверь по правой стороне. — Он остановился и пропустил Чикайю вперед. — Мы с тобой еще потолкуем насчет отсылки зонда, но сперва я должен убедиться, что никто не возражает.

― Угу, спасибо большое. — Чикайя поднял руку и помахал ему на прощание.

Он потыкался в несколько дверей, но они не открывались. Только четвертая узнала его и отъехала в сторону.

Перед собой он увидел стол, два стула и несколько полок. Ступив внутрь, он заметил еще и кровать — по счастью, достаточно просторную. За перегородкой оказались туалет, ванная и умывальник.

Он побежал за Янном. Тот полушутя пустился было наутек, но потом остановился и расхохотался еще пуще.

― Вот мерзавец! — Чикайя сгреб его в охапку и так крепко хлопнул по плечам и спине, что с удовлетворением услышал сдавленный кашель.

― Будь же снисходителен к чужим обычаям! — взмолился Янн. — Боль не входит в мой обычный gestalt![36]

Непохоже, чтобы он и правда ее ощутил. Даже среди Воплощенных считалось признаком замшелого консерватора сохранять у себя чувство настоящего дискомфорта как реакцию на преходящий структурный ущерб.

― Особый простор тоже.[37]

Янн потряс головой и постарался придать лицу серьезное выражение.

― He-а. У меня всегда была мудреная карта взаимосвязей личности с окружением. Мы, бывшие бестелые, просто не заморачиваемся насчет корреляций этой карты с физической Реальностью. Как бы это ни выглядело с твоей точки зрения, быт наш в той забитой народом каютке на десять порядков роскошнее, чем любые когда-либо доступные тебе услады.

В словах этих не было ни злорадства, ни высокомерия. Не были они также преувеличением или попыткой выдать желаемое за действительное. Это была правда.

― Слушай, ты вообще в курсе, что я подумывал дать задний ход и убраться с корабля?

Явно не поверив ни единому его слову, Янн так и покатился со смеху.

Чикайя исчерпал свой запас подходящих для расставания угроз, так что в ответ ему пришлось всплеснуть руками и убраться к себе в каюту.

Он постоял в центре комнаты, оглядывая несколько отведенных ему квадратных метров. Взгляд с непривычки метался, как у идиота. По площади это жилье едва дотягивало до тысячной части его дома на Пахнере, но большего ему, по существу, и не требовалось.

― Вот мерзавец!

Он плюхнулся на кровать и с головой ушел в сладостные мечты о возмездии.[38]

5

Челнок отделился от «Ринддера», и у Чикайи ухнуло в животе. Он глядел, как удаляется стыковочная платформа, понимая, что летит по касательной, в обратном ее движению направлении, но для внутренностей иллюзия свободного падения с платформы была так сильна, что его чувства равновесия и направления отказывались повиноваться, пускай даже силуэт дока уходил в ноле зрения вдоль всей траектории полета, обрываясь только в зените; еще немного, и ему бы пришлось поворачивать голову, следя за ним. Поначалу ему казалось, будто кто-то его толкает назад, и это хотя бы отчасти объясняло испытываемые ощущения. Но внутренним ухом это перемещение не подтверждалось, и постепенно иллюзия пропала. Впрочем, лишь на мгновение, после чего весь цикл повторился сначала. Мнимые рывки и толчки, последовавшие за этим, вызвали у него куда меньшую тошноту, чем полагалось бы в действительности. Но неспособность обуздать свихнувшиеся органы чувств беспокоила его куда сильнее, нежели любой прямой, физически обоснованный эффект невесомости.