Пол Андерсон - Время огня

Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хейвига забилось чаще.

И тут он нашел.

Произошло это сразу. К его спине прикоснулись пальцы. Он повернулся и увидел мужчину, крепкого, коренастого, с широким лицом, невысокого роста, одетого так же, как и он, и тоже безбородого, с коротко остриженными волосами и светлой кожей.

Лицо незнакомца было покрыто потом. Тот старался устоять на месте в этой со всех сторон толкающейся толпе и произнес, перекрикивая шум:

— Es tu peregrinator temporis?

Акцент очень заметный — как будто Польша восемнадцатого века, — но Хейвиг хорошо владел классической и поздней латынью и потому понял:

— Ты путешественник во времени?

В первое мгновение он не смог ответить. Утратил чувство реальности. Его поиск подошел к концу.

Или их поиск.

Его рост необычен в этом месте, и он оставил голову обнаженной, так что видна прическа и черты лица северянина. В отличие от большинства общин в истории, Иерусалим времен Иродов отличался космополитизмом и легко допускал чужаков; Хейвиг надеялся, что подобные ему догадаются по его внешности, что он не из этого времени, или он сам увидит их. И вот его надежда осуществилась.

Первой его мыслью, прежде чем он ощутил радость, было то, что человек этот кажется необычайно выносливым и крепким.

Они сидели в таверне, избранной местом встреч, и разговаривали: Вацлав Красицкий, покинувший Варшаву в 1738 году, Хуан Мендоза, живший в Тихуане (Город в Мексике. — Прим. перев.) в 1924, и пилигримы, которых они разыскали.

Этими пилигримами были Джек Хейвиг и Конрад фон Левен, наемник из Брабанта тринадцатого столетия, который обнажил меч и попытался спасти Спасителя, когда тот нес крест на Голгофу; Красицкий выхватил его за секунду до того, как римский солдат мечом собирался выпустить ему кишки; теперь он сидел, ошеломленный вопросом: «Откуда ты знаешь, что этот человек действительно твой Господь?» И седобородый ортодоксальный монах, говорящий только на хорватском; его как будто зовут Борис, и он из семнадцатого столетия. И худая, с прямыми волосами, с лицом в оспинках женщина, которая сидела с остекленевшим взглядом и бормотала что-то на языке, который никто не смог узнать.

— И это все? — недоверчиво спросил Хейвиг.

— Ну, у нас в городе еще несколько агентов, — ответил Красицкий. После того как стало известно американское происхождение Хейвига, разговор велся на английском. — Мы должны встретиться вечером в понедельник, а потом еще раз после… гм… Троицына дня. Вероятно, они отыщут еще нескольких путешественников. Но в целом… да, похоже, улов у нас меньше, чем мы рассчитывали.

Хейвиг огляделся. Таверна без передней стены. Посетители сидят, скрестив ноги, на рваных коврах, прямо перед ними улица с ее движением, они пьют из глиняных чашек, которые мальчишка наполняет вином из мехов. Иерусалим живет своей жизнью. В Великую Пятницу!

Но Красицкого это не беспокоило. Он рассказал, что покинул свой отсталый город, свою страну и время ради французского Просвещения; шепотом назвал своего партнера Мендозу гангстером (На самом деле он назвал его «наемником», но смысл был ясен).

— Меня не касается, если сегодня казнят еврейского столяра, страдающего бредовыми идеями, — сказал он Хейвигу. Потом подтолкнул его локтем. — Тебя ведь тоже? Кажется, мы наконец нашли разумного рекрута.

В сущности это не американское отношение. Хейвиг избежал спора, спросив:

— Неужели путешественников во времени так мало?

Красицкий пожал плечами.

— Кто знает? Но они не могут легко попасть сюда. Это понятно. Ты нанял летающую машину и добрался за несколько часов. Но подумай о трудностях, о почти невозможности такого путешествия почти в любую эпоху. Мы читали о средневековых пилигримах. Но каково их истинное соотношение с остальным населением? Сколько их погибло в пути? К тому же, я считаю, некоторых путешественников во времени мы не нашли, потому что они не хотят быть найденными — а может, им никогда не приходило в голову, что их ищут такие же, как они, — и их маскировка оказалась слишком хорошей для нас.

Хейвиг посмотрел на него, потом на невозмутимого Мендозу, на полупьяного Конрада, на грязного, щелкающего четками Бориса, на неведомую безумную женщину и подумал: «Конечно. Почему дар должен выпадать только на долю людей моего типа? Почему он не может выпадать случайно, в самых разных группах людей? А я видел, каково человечество. И почему я должен считать себя каким-то исключением?»

— К тому же мы не можем тратить слишком много человеко-часов на поиски, — говорил Красицкий. — Нас в Убежище слишком мало. — Он потрепал Хейвига по колену. — Матерь Божья, как обрадуется Сахем, что мы нашли, по крайней мере, тебя!

Две остальные группы отыскали отшельника из Сирии третьего века и ионийского авантюриста второго века до Рождества Христова. Сообщили об еще одной женщине — похожа на христианку из коптов, — которая исчезла при появлении агентов.

— Плохой урожай, — проворчал Красицкий. — Впрочем… — И он повел свою группу, вначале на остановку после Троицына дня — тут никто не был найден, — а потом в двадцать первый век.

Пустыня была затянута пылью. В Иерусалиме не осталось никаких следов человека, кроме костей и обработанных камней. Но здесь ждал самолет, остроносый, с тупыми крыльями, на атомной энергии. Люди Убежища взяли его в ангаре, охранники которого не успели пустить эту военную машину в действие, когда их скосила смерть.

— Мы перелетели через Атлантику, — рассказывал мне Хейвиг. — Штаб-квартира была расположена… будет расположена в Висконсине. Да, мне разрешили взять хронолог из потайного места, хотя я, отговорившись языковыми трудностями, не стал объяснять, что это такое. Сами они достигали цели методом пристрелки, с перелетами и недолетами, этот процесс занимает много времени и, вероятно, объясняет, почему они находили так мало путешественников во времени. Объясняет он и их явное нежелание предпринимать длительные путешествия. Возвращаться легче, потому что они установили в развалинах нечто вроде большой афиши, на которой отмечались дни.

— В конце двадцать первого века жизнь в Америке только еще начинала укладываться в рамки. Лагерь располагался за оградой и не раз подвергался нападениям туземцев и мародеров. Оттуда мы переместились в будущее, в то время, из которого Сахем отправил свою экспедицию в ту Пасху.

Я так и не знаю, видел ли мой друг Иисуса.

7

Прошло свыше ста лет, и изменения оказались значительными. К ранее истощенной почве возвращалось плодородие, и потому начало расти население. На низких холмах зрели зерновые под спокойным небом, по которому плыли летние облака. Восстанавливались леса, появились деревья, в темной зелени которых гнездились птицы и шуршал ветер. Дороги грязные, но обнесенные изгородями. Всюду видны работающие. У них только ручные инструменты и машины, приводимые в движение животными; но это машины хорошо сделаны. Люди все кажутся похожими в своих домотканых синих брюках и куртках — оба пола, — в широкополых соломенных шляпах и неуклюжих башмаках: обветренные и изуродованные тяжелым трудом, подобно любому крестьянину из доиндустриальных времен; волосы подстрижены у ушей, мужчины все бородатые; по нормам нашего времени они низкорослые, и многие с гнилыми зубами или вообще беззубые. И все же они были гораздо более счастливы, чем их предки в эпоху Судного Дня.