Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина. Хроники Маджипура

Оставались недели до его пятидесятилетия, когда он добрался до Замка-Горы. За время его отсутствия, как он узнал, Властитель Трэйм сделался Понтифексом, а новым Венценосцем стал Властитель Вилдивар, питавший мало симпатий к искусствам. Нисмайл снял студию на набережной в Сти и снова занялся живописью. Работал он только по памяти, создавал мрачные и тревожные сцены из жизни джунглей, где часто таились в засадах Метаморфы. Подобные работы были не всем по душе в бодром и веселом мире Маджипура, и поначалу у Нисмайла было всего несколько покупателей. Однако, со временем его работы попали к Герцогу Камрайну, который начал уставать от солнечной безмятежности и совершенства местных живописцев. Благодаря покровительству Герцога, картины Нисмайла вошли в моду, и в последующие годы его жизни всегда был рынок, готовый принять любую его работу.

Ему подражали очень многие, но никогда — удачно. О нем писались многочисленные эссе и биографии.

«Ваши картины такие буйные, непокорные и необычные, — сказал ему один школяр. — Вы придумали какой-то новый способ работы?»

— Я работаю только по памяти, — объяснил Нисмайл.

— Напорное, больно вспоминать такое?

— Не совсем, — ответил Нисмайл. — Все мои работы предназначены для того, чтобы помочь мне заново познать радость жизни, время любви, время счастья и радостей самых драгоценных дней в моей жизни. — Он смотрел сквозь школяра в дальние туманы, густые и мягкие, как шерсть, которые окутывали заросли высоких стройных деревьев, окруженных перепутанной сетью лиан.

Воровка в Ни-Моуа

К концу седьмого года вторичного воцарения на престоле Властителя Валентайна — Лабиринта достигла весть, что Венценосец скоро прибудет с визитом — весть, заставившая сердце Хиссайна забиться сильнее. Увидит ли он Венценосца? Вспомнит ли о нем Властитель Валентайн? Один раз Венценосец вызвал его в Замок-Горы, когда состоялась его вторая коронация, конечно же, он помнит кое-что о мальчишке, который…

А может быть, и нет, решил Хиссайн. Возбуждение спало, он вновь вернул себе холодный самоконтроль. Конечно, если он, что совершенно невероятно, попадется на глаза Венценосцу, то тот вспомнит его, но чтобы сам Властитель Валентайн поинтересовался им — такое вообще сверхъестественно. Скорее всего, Венценосец спустится вниз, а затем покинет Лабиринт, никого не увидев, кроме Понтифекса. Говорили, что он устраивает грандиозное шествие к Алэйсору, а потом к Острову Снов (хочет повидаться с матерью), и обязательно остановится в Лабиринте в такой поездке. Но Хиссайн догадывался, что Венценосцу вовсе не по душе Лабиринт, встретивший его так неприветливо, когда он вновь поднимался в свой замок. И знал, что Понтифекс Тупверас скорее мертвый, чем живой, не способный уже разговаривать, потерявшийся в непроницаемых снах внутри кокона, поддерживавшего его существование. Он скорее символ, чем человек, который должен был быть похоронен много лет назад, но тлеющему в нем огоньку жизни не давали угаснуть, чтобы продлить царствование Властителя Валентайна. Что, по мнению Хиссайна, было хорошо не только для Венценосца, но и для всего Маджипура. Но это уже не его ума дело.

Он вернулся к Счетчику Душ, продолжая лениво размышлять над грядущим визитом Венценосца, и так же лениво вытянул новую запись из записей горожан Ни-Моуа. Казалось, она ничего не обещает, и Хиссайн чуть было не сунул ее обратно, но тут ему захотелось просто посмотреть великий город другого континента. Ради Ни-Моуа он позволил жизни маленькой лавочницы поглотить себя, и скоро уже не жалел об этом.

1

Мать Иньянны, как и бабушка, содержала в лавку в Велатхусе, и, было похоже, что такая же судьба уготована и ей. Ни мать, ни бабушка не обижались на такую жизнь, но Иньянна — ей исполнилось девятнадцать и она была единственной наследницей — чувствовала, что лавка слишком тяжелое бремя для ее плеч, невыносимо давящий горб. Она часто подумывала продать ее и попытать счастья в каком-нибудь городе подальше отсюда: в Пилиплоке, Пидрайде или даже в величественной столице провинции Ни-Моуа далеко на севере, о которой говорили, будто она превосходит всякое воображение. Того, кто ее не видел.

Но времена были скучные, дела шли не очень, и Иньянне пока не попадались охотники приобрести ее лавку, а кроме того, Велатхус, пусть даже и опостылевший, был родиной для многих поколений ее семьи, и покинуть его просто так было нелегко. Каждое утро она подымалась с рассветом, выходила на маленькую, облицованную камнем террасу и умывалась в каменном чане с дождевой водой, которую специально собирала и хранила для купанья, потом одевалась, завтракала сушеной рыбой с вином, спускалась по лестнице и открывала лавку.

Торговала она самыми обыденными товарами: застежками для одежды, глиняными горшками с южного побережья, бочонками с пряностями и прессованными фруктами, кувшинами с вином, острыми ножовками Нарабала и дорогостоящими вырезками мяса морских драконов, сверкающими изящными фонариками, сделанными в Нарабале, и многим подобным. Помимо ее лавки, в Велатхусе было еще десяток точно таких же, и ни одна особо не процветала. После смерти матери Иньянне приходилось разбираться в счетах, изобретательно управляться с покупателями, мыть полы и полировать прилавки, заполнять правительственные бланки и разрешения на торговлю — и она устала от всего этого. Но что толку? Она была ничем не примечательной девушкой в ничем не примечательном дождливом пригорном городке, и никогда по-настоящему не уповала на какие-либо перемены в ближайшем будущем, да и позже.

Покупателей-людей было немного. За десятилетия этот район Велатхуса заполнили хджорты и лимены… и Метаморфы, поскольку Пьюрифэйн — резервация Метаморфов — находилась сразу за горной цепью на север от города и значительное число Меняющих Форму просачивалось в город. Она считала все само собой разумеющимся и неизбежным, даже Метаморфов, обычно больше всего заставляющих тревожиться. Лишь об одном сожалела Иньянна, что мало видела среди покупателей своих соплеменников, и потому, хоть и была высокой, стройной и привлекательной, выглядевшей чуть ли не мальчишкой, с вьющимися рыжеватыми волосами и поразительно зелеными глазами, она с трудом находила любовников, и никогда не встречала кого-нибудь, с кем могла бы разделить жизнь.

Однажды после полуденного дождя в лавку вошли два путника, первые покупатели за весь день. Один был невысоким и толстым — этакий огрызок человека, зато второй — бледным, тощим и длинным, с костлявым лицом, угловатым и бугристым, похожий на некую горную тварь. Оба носили тяжелые белые туники с ярко-оранжевыми кушаками, а покрой одежды наводил на мысль о больших городах севера. Они оглядели помещение быстрыми презрительными взглядами так, что было видно, — они привыкли к иному уровню торговли. Потом коротышка осведомился: