Алексей Ланкин - Лопатка

- Брось, Степаха. Не бери в голову.

- Брось? Это ты мне говоришь? А тебя в жопу всей камерой трахали? С-сынок...

Фёдор не ответил, только подбородок почесал. Ему, правда, такого пережить не привелось. Однажды, ещё на флоте служил, подступились любители из годков. Он их легонько приласкал: обошлось без переломов, но фингалы у охотников до мужского тела остались знатные. Потом всё стало по-хорошему, с одним из этих сладострастников он даже бражку пил на камбузе, как с другом.

А Степан продолжал, дрожа от злобы:

- На следствии всё параши подгонял: про него и про их мафию чтоб ни звука - иначе, дескать, мне самому групповуху прилепят. Я и взял всё на себя, дур-рак. Упереться бы мне - получил бы лишнюю пятёрку в зубы. Амнистия, один хрен, всех сактировала. Зато и этот, и зам. министра из дырявой кружечки попили бы. Думаешь, он не знал, как я на зоне живу? Мог помочь за то, что я их всех отмазал? Через министерство, через ГУИТУ... Как же, жди... Ох, жалею, что я их тогда не пустил под трамвай.

И опять промолчал Фёдор, не стал напоминать, что не о лишнем довеске к сроку шла тогда речь. Больше чем уверен он был: имелись в руках алдановской команды материалы об Изабелле - и стоило им заговорить... А брата раздирало на части и памятью, и свежею обидой, и он бросал бессвязно:

- Сам видишь, как он живёт. Мерседес, говоришь, ручной сборки! Что, я бы так не мог? Да у меня голова во сто раз лучше, чем у него. Просто он зам. министру был свояк, а я отродье ссыльного. Может, моей семье на подмосковной даче б не дышалось? И сын был бы человек, и дочь как дочь, а не подзаборная... прости, Господи.

- Брось, Степаха, - твёрдо повторил Фёдор. - У Алданова что, жизнь? Бронированные дверцы зря не ставят. Сегодня французский коньяк и сигары, а завтра полчерепа долой. Когда говорил про контрольный в затылок - он не столько тебя, сколько себя имел в виду. Может быть, сам того не сознавая.

Степан слушал и не слышал, и всё повторял:

- И я, и я бы мог так! Ему - всё, а меня - в грязь. Да-а...

С того дня между братьями как кошка пробежала. Степан Ильич не мог простить Фёдору его спокойствия и добродушия. По странной, но твёрдой закономерности злоба Степана к предавшему его и процветавшему Алданову обратилась на ни в чём не повинного брата. Она дошла до того, что вскоре Степан уж и смотреть на Фёдора не мог, и отвечал ему только сквозь зубы.

Степан Ильич принял предложение Алданова и уехал на Лопатку. Фёдор остался в Москве ещё на недельку - корешей повидать, и Сегедин не мог не оценить такой деликатности брата. Провести с ним неделю обратной дороги в одном купе было бы немыслимо. Впрочем, на руках у Степана Ильича теперь были деньги, и он мог себе позволить не поезд, а самолёт - и даже Боинг, и даже в салоне бизнес-класса. Полузабытые слова: командировочные, аванс, подъёмные были для него как музыка.

Но музыка та звучала невесело... Впервые он ехал на Лопатку не хозяином, а шестеркой. Шестеркой к Малкину. Сам Малкин был шестёркой у Алданова, а Алданов шестерил ещё кому-то, кто выше его - и так всё это было тошнотно и беспросветно, что Сегедин даже зубами поскрипывал от гадливого наслаждения. Чем хуже, тем лучше. Пусть.

Глава седьмая.

Невесёлая жизнь

Галина Петровна проснулась разбитая. С вечера мучила бессонница. Потом удалось наконец заснуть, но вдруг во сне стало плохо с сердцем. Тошнило. Глотала нитроглицерин, держала валидол под языком. Когда дурнота отпустила и Галина Петровна снова начала задрёмывать, в прихожей загрохотало, будто потолок обрушился. По раздавшимся там голосам Галина Петровна поняла, что сын снова вернулся пьяный и снова привёл кого-то. Это было уж слишком!

Набросив халат и сунув ноги в шлёпанцы, Галина Петровна ворвалась в прихожую и в два счёта выставила незнакомого пьяницу за дверь. Серёжка взбрыкнул было, но Галина Петровна не настроена была рассусоливать:

- Не нравится? А ну пошёл вон! Щас загремишь у меня по лестнице вместе с дружком.

И стала наступать на него, макушкой едва доставая ему до подбородка. Серёжка сразу прикусил язык, поворчал ещё для виду, как попало сковырнул ботинки с ног и поплёлся спать. Она уж не стала делать ему замечание, чтобы обувь аккуратно поставил. Нагнулась сама - и тут в глазах потемнело, Галина Петровна перестала понимать, где пол, где потолок, и счастье ещё, что удалось разогнуться и сесть на полочку для обуви. Если бы упала посреди прихожей - то так бы и пролежала до утра. Серёжка, пьяные глаза, и не догадался бы, что мать в обмороке.

Снова пришлось класть под язык валидол, и на всякий случай Галина Петровна накапала ещё валерьянки. Сон уже не шёл - какой тут сон? Не отступали мысли о сыне. Мужику пошёл четвёртый десяток, а ни кола, ни двора, сидит у матери на шее. Домой является проспаться да поесть. Как не накормишь? - а денег от него Галина Петровна сроду не видела ни копейки. Нигде не работает. И приятели у него такие же полубичи, полу-не разбери-пойми. В прежние годы Галина Петровна вздыхала: хоть бы женился да взялся за ум. Теперь думает: не женится, и слава Богу. Приведёт в дом такую же лахудру, как дочь Светка, работать оба не станут, об этом и не думай, наплодят детей. А куда их? На бабку?

После ареста отца Сергей не поехал в Москву поступать, а подал документы в Приморский политех на кораблестроительный. Конкурс вроде был небольшой. Проучился там год - бросил. В армию не пошёл. Сначала прятался от военкомата, мать за него брала грех на душу - врала, что дома не живёт и что повесток для него она принимать не может. Приходили уже и с милицией, и с обыском, но тут Сергей через дружков достал себе белый билет. Матери пришлось тогда заплатить половину всех денег, что остались от мужа. Белый билет - а сам здоровый, как бугай, в отца и в дядю, в жизни ничем не болел, кроме скарлатины. Того мать и боялась, потому и согласилась заплатить: такого статного да красивого возьмут в какой-нибудь десант да отправят в Афганистан. Мало, что ли, оттуда Владивосток цинковых гробов получал?

А теперь, особенно в бессонницу, берут сомнения: если бы настояла, чтобы пошёл служить - может, хоть в армии бы человеком стал? Не всем же в Афганистан доставалось. Сейчас в газетах пишут: в Афганистане за десять лет погибло не то двенадцать, не то тринадцать тысяч. Так в одном Приморье за последние десять лет, поди, не меньше - только от аварий да от убийств. Два бы года прождала, перетерпела - а тут который уж год каждую ночь прислушивайся: сам он идёт или несут его с ножом в спине? Вернётся пьяный плохо; вернётся трезвый - того хуже: сиди и думай, не случилось ли чего. Подслушала как-то ненароком, как свояк Федя про Серёжку отпустил: Когда сядет, дескать, тогда и узнаем, чем он занимается. Ей в глаза бы он такого не сказал, потому что человек деликатный, не в пример хоть и своему брату. Но ведь правда.