Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы

Девушка подобралась.

— Братец, ты не знаешь и половины всего, — сказала она. — Подождите здесь, я найду ее, если вы думаете, что она вам действительно нужна. И сама уложу мозг в ее сумку.

— Пугни ее факелом, если она взбеленится, но только не сожги грим, — весело крикнул Гаспар вслед девушке в свитере, когда дверь за той закрылась. К своему удивлению, он понял, что его сильно притягивает к ней. Хотя Элоиза Ибсен и обложила его данью, она значительно увеличила аппетиты. Он надеялся, что отпразднует побег от Элоизы месячным монашеством, но у его тела определенно были другие соображения.

— Святой Норберт, вот это находка! — После ухода девушки Зейн Горт присосался к фолиантам. — Взгляни! — показал робот, проводя пальцами по черным корешкам книг: — Полное собрание Дэниеля Цукерторта!

— Никогда не слышал об этом человеке, — бодро объявил Гаспар. — Или он робот?

— Я не удивляюсь твоему невежеству, старая кость, — констатировал Зейн. — Согласно регистру патентов, Дэниел Цукерторт был одним из величайших древних экспертов по роботехнике, словомельницам, микромеханике, каталитической химии и микрохирургии. И тем не менее, имя его почти незнакомо, даже роботам, иначе, по-моему, у нас был бы святой Дэниел. Кажется, вокруг этого человека создан заговор молчания. Я все думал, не был ли он жертвой преследований со стороны правительства, возможно, из-за слишком раннего вступления в движение за равные права роботов. Но у меня не было ни времени, ни средств исследовать этот вопрос.

— Что же здесь делают роботы Цукерторта? — удивился Гаспар, уставившись на полки. — Он что, интересовался оккультизмом? Стоит как раз между Успенским и мадам Блаватской.

— Круг интересов Дэниела Цукерторта невозможно даже вообразить, — торжественно заявил робот. — Посмотри вот на это, например. — Он ловко подцепил один из черных томов и подчеркнул захватом название — «Големы и иные автоматы». — Знаешь, — доверительно признался робот, — думать о себе, как о тайном автомате… это действует на меня возбуждающе. Хочется покрыть себя черной эмалью с тонкими серебряными линиями, как на доспехах в стиле рококо.

— Эта книга Цукерторта о таинствах татуировки для роботов? — сардонически спросил Гаспар. — Послушай, старый болт, как, ты думаешь, выглядят эти мозги, которые Флэксмен хочет заставить писать книги? Или как-то помогать в их производстве. Судя по оккультному убранству комнаты, можно подумать, что здесь замешан спиритизм. Ну понимаешь, контакт с разумами умерших писателей через медиума или что-то в этом роде.

Робот приподнял локтевые суставы, что означало недоумение.

— Как замечено величайшим вашим детективом, у которого, как ни странно, было много черт робота, — прокомментировал Зейн, не отрываясь от книги, — непростительная ошибка — строить предположения, не имея достаточной информации.

— Величайший детектив? — нахмурился Гаспар.

— Шерлок Холмс, если хочешь знать, — нетерпеливо сказал Зейн.

— Никогда о таком не слышал, — поразился Гаспар. — Он был полицейским, частным сыщиком или профессором криминалистики? Или он стал шефом ФБР после Герберта Гувера?

13

— Гаспар, — строго произнес Зейн Горт. — Я могу простить тебе незнание Дэниела Цукерторта, но не Шерлока Холмса, величайшего знаменитого литературного детектива, не превзойденного за всю дословомельничную эру.

— Это объясняет мое незнание, — облегченно вздохнул Гаспар. — Я не выношу дословомельничных книг. От них в голове все путается. — Его лицо погрустнело. — Знаешь, Зейн, мне будет очень тяжело заполнять досуг или хотя бы уснуть без новосмолотой книги. Больше ничего меня по-настоящему не берет. Я прочитывал всю продукцию мельниц долгие годы.

— А ты пробовал перечитывать старые книги?

— Не помогает. И кроме того, бумага чернеет и распадается через месяц после покупки книги. Ты должен знать это.

— Ну, тогда, возможно, тебе придется расширить круг своих интересов, — посоветовал робот, отрываясь от черного тома. — Они у тебя не столь широки. Вот, скажем, мы с тобой друзья, а бьюсь об заклад, ты не прочел ни одной моей книги, даже из рассказов о докторе Вольфраме.

— Но я же не мог! — запротестовал Гаспар — Они ведь только на катушках, которые подключаются к книгомашине робота. Их нельзя даже проиграть на обычном магнитофоне.

— В Рокет Хауз есть рукописные копии, доступные каждому, кто захочет их прочесть, — холодно проинформировал его Зейн. — Тебе, конечно, придется немного подучиться языку роботов, но некоторые считают, что он того стоит.

— Да. — Это было все, что Гаспар смог придумать в ответ. Он попытался сменить тему разговора. — Что может задерживать эту чертову няню? Может, лучше позвонить Флэксмену, — он показал на телефон, стоящий на одной из полок.

Зейн, пропустив мимо ушей как вопрос, так и предложение, продолжал:

— Не удивляет ли тебя, Гаспар, что книги для роботов пишутся отдельными личностями, такими, как я, в то время как люди читают лишь написанное машинами? Историк смог бы разглядеть здесь разницу между молодой и вырождающейся расой.

— Зейн, и ты называешь себя… — сердито начал Гаспар, но остановился на полуслове. Он уже готов был сказать «И ты называешь себя живым существом, когда сам сделан из жести?» Хотя это было бы не только невежливо и неточно — роботы содержали в себе не больше жести, чем обычные жестяные банки, — но и в корне несправедливо. Зейн был определенно куда более живым, чем девять десятых людей из плоти и крови.

Робот выждал несколько секунд, а затем стал развивать свою мысль дальше:

— Постороннему наблюдателю, такому, как я, абсолютно ясно, что в любви людей к словодури присутствует значительный элемент наркомании. Стоит вам только открыть книгу, как вы сразу же впадаете в транс, словно приняли большую дозу наркотического вещества. Спрашивали ли вы себя когда-нибудь, почему словомельница не может написать настоящее художественное произведение? Что-нибудь основанное на голых фактах? Я не имею в виду автобиографии, книги по медитации, «Сделай сам» и популярную философию. Тебя никогда не удивляло, почему роботам не нравится словодурь, почему они совершенно не способны воспринимать ее? Понимаешь, это чтиво кажется бредом даже для меня.

— Может быть, это слишком тонко для них, да и для тебя тоже! — огрызнулся Гаспар, доведенный до отчаяния критикой его любимой формы ухода от реальности и еще больше неодобрением Зейном тех машин, перед которыми он преклонялся. — Перестань есть меня поедом!

— Ну, ну, смотри, чтоб артерия не лопнула, старая плоть, — миролюбиво согласился Зейн. — Странное выражение — «есть меня». Каннибализм — это, пожалуй, единственный порок, в котором наши расы не могут упрекнуть друг друга. — Он снова углубился в книгу.